Сиваш

Утром, позванивая цепями на дышлах, длинной вереницей порожнем подкатили к интендантскому складу, погрузили мешки с овсом, перекурили и потащились к шляху. Что-то случилось в селе: на главной улице было полно стариков, женщин, детишек. Детей отгоняли.

Передовой в обозе, Матвей медленно пробирался сквозь рассеянную толпу. Офицер с револьвером в руке, за ним — восемь солдат с винтовками наперевес вели паренька с закрученными назад, связанными руками. Без фуражки, видно недавно острижен, белел гладкий затылок. Следом шла баба, две девочки цеплялись за юбку, все плакали: наверно, мать и сестры. Возчики придержали коней. Толпа сгустилась, говорили вполголоса. Матвей спросил: кого ведут? Шедший рядом с бричкой тощий мужик в разорванной рубахе кивнул:

— Наш, чаплинский, двоих наших схватили.

— За что?

— Партизаны. Заходили в хаты письмо от Ленина читать.

— Кому письмо?

— Народу, кому же…

— Что пишет?

— Подниматься, пишет, надо, помочь Красной Армии разбить Врангеля… Вроде так…

— А парня куда это?

— Одного повесили. Теперь этого. Приказ всем идти смотреть казнь. Устрашают.

На площади перед волостным правлением конные с шашками и нагайками закричали собираться ближе к телеграфному столбу.

Матвей сидел высоко на мешках, через головы людей видел, как хлопца подвели к столбу. Парнишка стоял пригнувшись, босой, белый. Не укладывалось в голове: «Неужели сейчас погубят живого человека?» Тошнота давила глотку. Что ж это делается средь бела дня? Люди стоят как замороженные, и он, Матвей, не шелохнется…

Из волостного правления вынесли и поставили к столбу длинную скамью. Хлопец вдруг усмехнулся, сел. Его схватили, поставили на скамью. Хлопец расправил плечи и звонко крикнул:

— Люди! Все смотрите, как палачи убивают меня! Помните!

«Молодец!» — будто вскинуло Матвея. На скамью встал и палач, набросил хлопцу на шею свисавший со столба шнурок. Толпа ахнула, кто-то взвыл. Два солдата разом ударили по скамье каблуками, свалили. Корчась, хлопец было повис. Толпа качнулась. Стало слышно скрипение кузнечиков, со двора донеслось кокотание курицы, снесшей яйцо. Матвей ухватился ногтями за тугой мешок…

И вдруг шнурок оборвался. Глухой вздох толпы: «А-а-х!» — ударил Матвея в уши. Кажется, бросился бы к столбу, всех раскидал… Но хлопец снова на скамье, снова на его шее шнурок, палачи так же вскинули ноги… Вся сила Матвея ушла в пальцы. Ногти порвали мешок, овес посыпался тонкой струйкой. Матвей захрипел:

— Что вы делаете, ханы!..

Не сговариваясь, подводчики замолотили кнутами по лошадиным задам и понеслись по шляху галопом. Дорогой Матвей молчал, уставясь в одну точку. Под конец пути соскочил наземь, подождал бричку Давыда Исаенко и тихо заговорил:

— Посмотри на меня, Давыд. Полный год я уговаривал: миритесь, миритесь с народом, господа. А их не уговаривать — казнить надо за ихнее злодейство. Давеча беседовал с полковником — грозил господин убить, теперь хлопца в петле увидел… Антон Горин правильно сказал: все вставайте на битву. А как и что делать нам?

* * *

Три недели Матвей работал на валу, возил камень строить укрепления. На скате вала меловыми камешками было выложено, люди читали: «Перекоп — ключ к Москве». Матвей, бывший солдат, интересовался укреплениями, присматривался, как легче к ним подойти, если, скажем, Красная Армия станет брать. Присматривался, и на душе становилось кисло: пожалуй, что и не взять этот вал.

Попросился домой: лошадь захворала, и самому надо помыться. Даже пугнул: обовшивел, тифом заболеет — солдат заразит или даже господ офицеров. Тифа боялись, Матвею дали бумажку — отпуск! Недолго думая, он тронулся к шляху.

На хуторе Тимошино, где Матвей думал напоить лошадей, пованивало керосином. Два автомобиля возле хаты блестели на солнце, как облитые подсолнечным маслом. Водители, в желтых, высоких, доверху зашнурованных ботинках, как в чулках, в кожаных тужурках и в кожаных фуражках с защитными очками, протирали стекла автомобилей.

Когда Матвей подъехал к низкой ограде, из хаты один за другим вышли одетые не по-русски господа, следом — русские офицеры. Белыми платочками все вытирали губы. Говорили с пригнускою на чужом языке. Не по-немецки. Матвей узнал бы. С разговором, с поклонами — кому первому — сели в автомобили. Матвей ладонями загородил коням глаза, чтоб не испугались. Автомобили пошли с фырканьем, с треском и, оставив надолго вонючий дым, исчезли.

Из хаты вышел знакомый Матвею хозяин — худущий, с быстрыми глазами мужик. До войны одну осень Матвей у него работал. Хозяин долго глядел вслед автомобилям, а потом увидел Матвея и объявил:

— Молоко пили! Из Франции, и на́ тебе, как раз ко мне! Большая комиссия! Который в шапочке ковшиком, с козырьком, это чин — будто генерал. А который в шляпе вроде макитры — самый важный инженер, укрепленья строит.

— Что, за молоком только и приехали? — спросил Матвей.

— Ну, сказал! По валу ходили, смотрели землянки, окопы. И туда, на север, смотрели. И в ров спускались, всё по плану проверяли. Этот план — такая бумага, на моем столе не умещается.

— Красных ждут? — прищурился Матвей.

— Не говорили.