Сивилла – волшебница Кумского грота

– Голыш!.. – Брут всплеснул руками. – Да разве здесь может находиться простой голыш?! Я только что хотел, да забыл тебе сказать: ведь это тот самый камень, которым подавился Кронос, и, проглотив его, поданного Реей вместо Зевса, подавился и выплюнул обратно, причем камень упал с неба прямо сюда, на это самое место.

– Да кто ж мог это, дедушка, видеть? Это случилось еще до сотворения людей.

– Кто мог видеть?! Нечестивец!.. Боги сказали уж после жрецам через оракулов, на то и прорицания, чтобы все знать.

– А я, дедушка, думал…

– Думал, что с таким почетом на мраморный пьедестал уложили простой голыш с улицы… Эх, ветрогоны вы оба!..

– Что же это за боги, у которых плюнуть никуда нельзя!..

– Потому что ты, – сказал Арунс, – не в избе у крестьянина, тут боги не два чурбана, которые у наших паганов считаются то за Кастора и Полукса, то за Януса двуликого, то за Ромула и Рема, то за Пикумна и Пилумна – лишь бы были двойные боги, которым в один день празднуют.

– Слыхал я, будто на базарах продавцы-греки напрасно предлагают за дешевую цену хорошие статуэтки этих богов, но их не покупают – говорят, что чурбан больше божественности имеет, а это похоже на простых людей.

– И они правы, – вмешался опять Брут, – грубые изображения больше изящных говорят душе и сердцу этих людей, потому что унаследованы ими от предков, иногда очень дальних, со времен незапамятных, – говорят о былом, о проявленных в семье милостях и гневе небесных сил, какие они изображают, а новые статуйки будут напоминать только тот базар, на котором куплены, и истраченные на них деньги.

Глава XIX. В Дельфах

Путники взошли по лестнице в красивое маленькое здание с мраморными колоннами – нечто вроде римского портика, – соответствовавшее архитектуре храма, но стоявшее в верхней части сада отдельно.

Находившийся там величавый седой жрец пытливо взглянул на пришедших и, не вставая с кресла, стал задавать вопросы.

– Что привело вас, смертные, к святилищу бога, носящего серебряный лук?

– Мудрый повелитель римлян, Луций Тарквиний Суперб, постигнув, что мудрость бессмертного олимпийца выше человеческой, прислал к лучезарному Фебу своих сыновей и меня, их наставника, чтобы поклониться дельфийской святыне и испросить совета великой пифии для помощи в трудных делах правления.

Так ответил Брут, хорошо знавший, как вести себя в этом месте.

– Был ли ты прежде здесь?

– Трижды удостоился этой чести.

– Если твердо знаешь, что надо соблюсти ради благосклонного принятия вашей жертвы, иди и готовься с юношами. Сколько вопросов?

– Один.

– И еще один от меня, – торопливо прибавил Арунс.

– За каждый вопрос отдельное жертвоприношение и отдельные дары… Идите!..

Сказав это, жрец с важностью отвернулся к другим посетителям, нарочно показывая, что его переговоры даже с царями – не более как милостивое снисхождение.

Греческие жрецы тогда лучше римских знали, когда им льстить и когда важничать.

Зная отлично через своих агентов положение дел в Риме, оракул решил заблаговременно стать на сторону противников тирана, ясно видя, что власть не может долго продержаться в слабых руках одряхлевшего пьяницы с полубезумной женой и неспособными сыновьями.

Взвесив, на какой стороне можно получить больше выгод, жрецы обратили благоволение своих прорицаний к Бруту и его единомышленникам.

Путешественники отправились осматривать город и долго бродили по его лучшим улицам, накупили, как поступают все зеваки, массу ненужной дряни, заплатив за безделушки большие деньги, причем не меньше своих юных родственников увлекся и старый Брут. И он и Арунс наперерыв показывали в первый раз приехавшему Титу всякий пустяк, нередко игнорируя более замечательное, спорили между собой и с этим мальчиком, не знавшим, кого из них слушать, под вечер еще раз выкупались, сытно поужинали и рано легли спать, чтобы успеть до зари выполнить все предписанные обряды.

Брут не лег.

Убедившись, что молодые люди уже спят, он тихо вышел из гостиницы и стал бродить туда и сюда перед крыльцом.

Вечерняя заря уже погасла, и звезды одна за другой стали ярко зажигаться на небе – ведь в тех жарких, южных широтах не бывает светлых ночей, подобных северным.

Старика кто-то тронул за плечо. Оглянувшись, он увидел высокого, стройного юношу, закрывшего свое лицо гиматием, греческой тогой, так что можно было видеть только его длинные белокурые волосы, похожие на козью шерсть, висевшие по спине, как носили дикари.

Брут узнал в нем прислужника, виденного в купальне.

– Сильвий, – окликнул он, всматриваясь, – давно ли ты здесь?

Незнакомец, несший факел, ответил лишь утвердительным кивком и знаками пригласил Брута следовать за ним.

Брут не осмелился расспрашивать узнанного им и только вздохнул с облегчением.

Скоро они пришли на окраину города в хорошо расчищенную миртовую рощу, углубились под ее темные своды и вошли в маленькую пещеру, вырытую в одном из холмов, какими так сильно изобиловала вся почва этих мест у Парнаса.

– Оракул! – шепнул проводник отрывисто по-гречески и вышел.

Внутренность пещеры была очень мала и низка и не имела ничего интересного.