Сивилла – волшебница Кумского грота

— И нельзя ничем смыть этих багровых пятен отцовской крови… жгут они меня, сверкают… вот… вот они… напрасно я меняю мои платья — на самых новых, чистых эти пятна все равно выступают, терзают мне сердце… тень погубленного отца витает подле меня, шепчет мне свои проклятия. Разве может иметь покой дочь-убийца?! Только забуду все, страдания сердца утихнут, и вдруг опять… опять тревога, муки, несносные терзания полнят всю мою несчастную душу.

Туллия в горючих слезах закрыла лицо руками и стояла молча, не замечая, что Брут в течение всего припадка находился подле нее, пытливо заглядывая в лицо с напускной лестью.

Глава III Ужас злодейки

Все собрались вокруг гневной, обезумевшей тиранки. Ее ужас сменился яростью.

— Кто смел ломать кости при мне? — закричала она диким голосом. — Все знают, что я этого не выношу! Юний, ты не видел, кто это сделал?

Продолжая представляться пьяным, шут ответил со смешными кривляньями:

— А кто это может узнать? Виновно, должно быть, вино! Может статься, это я хрустнул… Собаки любят кости, а я твой пес. Вот тебе моя палка, поколоти хорошенько мою спину за это. — Он опустился на четвереньки и завыл по-собачьи.

— Да разве твои гнилые зубы могут грызть кости? Никогда этому не поверю, — отозвалась Туллия презрительно.

— Мои-то зубы не перегрызут?… О Немезида, если ты позволишь, я перегрызу даже золотой посох твоего Суперба!..

— Пора бы перегрызть!.. — шепнул Валерий Луцию.

Брут подошел к Тарквинию, дремавшему, отворотившись от пирующих.

— Что ж ты, дед седой, невесел, точно непрошеный гость? Насупился, как старый петух перед дурной погодой!..

— Кто же хрустел? — опять спросила Туллия настойчиво.

— Завтра это разберем, дай мне допить мой кубок… это десятый по счету. Завтра я найду, кто тебя обидел, да вот так на него и кинусь: гам, гам, гам!.. А он-то в моих лапах запищит, как кошка: мяу!..

Туллия улыбнулась. Дело почти совсем уладилось, но Секст подошел и все испортил.

— Матушка, — сказал он, — я знаю, кто переломил кость, и не случайно в зубах, а руками — тебе в насмешку.

— Клянусь Юпитером и Немезидой!.. — вскричала Туллия яростно. — Смерть моему злодею!.. Кто?

— Эмилий!

Настала минута, давно желанная тиранкой. Оракул запретил ей казнить Эмилия за бегство его сестры, нельзя было лишить его жизни и за любовь Ареты в силу обещания, данного ей мачехой при свидетелях под условием ее покорности воле старших при выдаче замуж. Другой предлог доселе не представлялся.

Тиранка наслаждалась.

Фульвия в ужасе прижалась к Лукреции.

— Сестрица, — шептала она, — гляди!.. Точно пламя сверкает в злых глазах нашей тетки!.. Я не могу на нее смотреть, боюсь. Сестрица, его убьют!..

— Да, — так же тихо ответила Лукреция, — бедный Эмилий!.. Он был честным человеком и хорошим воином.

— Сестра — сказал, Луций, — ободрись! Может быть, боги опять смилуются.

— А если у них не найдется к нам жалости, — злобно сказал подошедший Валерий, — то я отмщу за друга, если бы даже пришлось для этого идти против целого Рима. Долго мы терпели тиранство! Если погибнет Эмилий, я найду себе помощников не только в Риме, но и в других местах и справлю кровавую тризну.

— Валерий, — обратилась к нему Фульвия, — если б ты знал, как мне дорог Эмилий! Я буду твоею самой усердной помощницей, если поручишь что-нибудь.

— Ты его любишь, я это заметил давно.

— Люблю ли?! Ах!.. Его смерть — моя смерть. Пустите! Я пойду к тетке и на коленях вымолю ему прощение.

— Фульвия, стой! — возразил Луций, схватив сестру за платье. — Не раздражай злодейку.

Пока они так перешептывались, Туллия говорила своей жертве:

— Зачем ты, дерзкий, нарушил мой строгий запрет? Это насмешка? Ты знал, какая участь ждет за это?

Эмилий не оправдывался — это было бесполезно. Зная, что для него все кончено, он смело сказал в ответ:

— Час гибели мне не страшен. Я к этому готов давно. Мне жизнь опротивела в несносном рабстве. Злодейка, все, что было мило и дорого мне, ты отняла у меня. Твое тиранство вынудило Ютурну бежать, я уверен, навстречу гибели, лишь бы не изнывать в твоих когтях. А где отец мой? Он погиб медленной смертью мучительной казни, положенный под камни в Ферентинский источник. Где моя мать? Умерла с горя в изгнании у самнитов. А братья легли под секиру. После бегства сестры я хотел покончить с моей ужасной жизнью, но остался влачить это несносное существование, потому что еще было подле меня добродетельное существо, которое я любил, кому надеялся стать когда-нибудь полезным, — Арета.