Сизиф

— Да это же родственник твой — сын Фрикса и Афамантов внук. Их четверо было, кто к походу на острове Дий присоединился: Фроней, Демолеонт, Автолик и Флогий. Его и царица ваша знать должна, Фрикс-то на сестре ее был женат, Халкидике. Да что ты, Сизиф! Здешнего Автолика пряниками на «Арго» не заманишь, он другой породы.

— То-то и оно, что другой. И что это за порода, что все ему с рук сходит? Может, впрямь отец помогает. Он ведь себя называет Гермесовым сыном.

— Здесь я не знаю, что сказать тебе, Сизиф. И доказать трудно, и оспорить невозможно. Этот бог опасен. Много ли тебе о нем известно?

— Ну уж, наверно, меньше, чем тебе.

Они давно покончили с едой, отодвинули котел и миски и сидели напротив друг друга, тяжело облокотившись на стол.

— Сколько сил я потратил, чтобы его разгадать, — говорил фракиец, — а так и не узнал, что больше всего ценит Гермес. Что покровитель пройдох и ловкачей, это так. Но столь же ликует он, как я заметил, когда тебя собьет с ног неудача. И не поймешь, что же ему большую радость доставляет — ловкость обманщика или промах обманувшегося. Да это бы еще ничего. Пока он таким способом скрывается, остается Гермес богом темной двойственности, и нам надлежит дальше трудиться, чтобы суть его постичь. Иногда же я думаю, что все равно ему, что люди ему вовсе не интересны. И коли так, тогда он становится богом двойной темноты, а страшнее бога придумать нельзя… Ты только не робей раньше времени, — продолжал Гилларион, распрямившись и подмигнув Сизифу. — Воровство — дело житейское и не одного тебя касается. Мне не повезло, возвращаться к Эвриту с именем вора не с руки было — уж больше на донос похоже. Да и не мое это дело было вовсе. А ты, если знаешь, как его уличить, да если соседей в помощь соберешь, — глядишь, и тебе Гермес улыбнется. Ему лучше нас известно, что на всякий обман есть другой — позабористей.

* * *

Сизиф с подпаском вышли со двора, когда начало смеркаться.

Проспав остаток ночи в шалаше с пастухами, Сизиф рано утром принялся за дело. Положив на камень медный, остро отточенный нож, конец которого был загнут, чтобы не поранить лошадиных копыт, он камнем поменьше слегка сплющил этот крючок, сделав его удобным для более мелкой работы. Затем он до самой темноты обходил один за другим загоны и, прежде чем выпустить овец, вырезал в их копытах полукруглые ложбинки. Разумеется, он не мог пометить все стадо — оно было поистине велико, но достаточно было отобрать в каждом загоне дюжины две животных, какое-нибудь из них наверняка попадет к вору, который не станет в темноте и спешке выбирать себе добычу.

Следующую ночь он снова провел с пастухами и долго не засыпал, прислушиваясь к коротким взлаиваниями собак, которых накануне запретил кормить. В этом лае не было ничего необычного: умные, обученные звери просто давали о себе знать овцам, которых иногда пугали какие-то их овечьи сны, хозяевам, чтобы те не подумали, что ночные сторожа спят без задних ног, и волкам, чтобы тех не обманул густой скотный дух и они не позабыли о присутствии честной охраны. Этот лай был так же покоен, как крики ночных птиц, привычные пастухи даже не слышали его. Не услышали они, и как он надолго прекратился. Сизиф же, от которого не ускользнула эта неестественная, красноречивая тишина, наконец удовлетворенно заснул.

Едва начало светать, он уже был у ближнего загона, где его встретили вялые, с равнодушными, масляными от сытости глазами псы. Никакого труда не составило обнаружить своеобразные, отмеченные выпуклыми полумесяцами следы, которые вели в сторону от пастбища. Он не стал будить пастухов и через два часа, когда всходило солнце, подошел по этим следам к городскому загону Автолика, которым кончался задний двор его дома. Сизиф успел еще отметить, что две дюжины украденных овец пока не превратились ни в коз, ни в какую иную живность. Не задерживаясь более, он отправился домой, обходя по дороге некоторых горожан. Они уже просыпались, так что Сизифу не пришлось даже извиняться за ранний визит. Он коротко сообщал, что нашел вора, и просил каждого, не мешкая, прийти к его дому.

Умывшись и сменив одежду, он вышел во двор, где нашел десятка два соседей. Все были оживлены, несмотря на то, что их оторвали от завтрака. О злоключениях Сизифа было известно, и всем хотелось узнать, кем же оказался этот бесстыжий, не знающий никакой меры вор.

Прежде чем повести людей за собой, Сизиф объяснил им, каким способом он выследил пропавших овец, начертил на земле форму сделанных им в копытах ложбинок и на всякий случай просил их не смущаться, если они увидят в загоне Автолика не овец, а неизвестно какой скот, и все равно его осмотреть.

— Помогите мне, великие боги! — закричал Автолик, когда его вызвали к воротам. — Этот человек погубит меня своим коварством. Мы договорились, что ты приведешь полсотни коз, Сизиф, чтобы я присоединил их к своему стаду, которое отправляю… Неважно, куда я его отправляю! А ты, оказывается, хочешь, чтобы я по твоему поручению занялся торговлей свободными людьми?