Сизифов труд

– Мой брат говорит, – сказал он еще в дверях, – что на всю эту штуку он истратил по три рубля в час, это выходит двадцать один рубль. А чтобы вышло повежливей, так он дал двадцать пять рублей, одной бумажкой.

– А вы, случайно, не знаете, где живет пан Маевский?

– Он живет на Московской улице, в доме Баранека, из ворот налево.

– Очень вам благодарна за вашу любезность, – сказала пани Борович. – Как знать, может, я и попрошу пана Маевского давать уроки моему сыну.

Еврей пытался снова начать разговор о хлебе и ценах, но пани Борович не пожелала дальше с ним беседовать. Он медлил, выходя из номера, и еще во дворе долго предавался каким-то глубоким соображениям.

В час дня гавронковская помещица отправилась с сыном в ресторан обедать. Кучера с лошадьми и бричкой она тотчас погнала домой. В письме она изобразила положение вещей мужу, настоятельно прося его занять у местных банкиров двадцать пять рублей. В ресторане мать и сын почти ни к чему не прикоснулись. Тщетно полусъеденный туберкулезом официант во фраке, столь ослепительном, словно он был сшит из высушенных блестков бульона, с необычайным шиком бегал взад и вперед, тщетно приносил всевозможные мисочки, блюда и тарелки с вареными, жареными и тушеными ужасами, – ему приходилось уносить их почти нетронутыми. Все, что сейчас делала и о чем думала пани Борович, было в условиях жизни бедной шляхетской семьи прямо-таки государственным переворотом. Одна уже гимназия, с необходимостью оплачивать квартиру, право учения, приобретать книги, мундирчики и т. д., требовала невероятных усилий. Теперь, когда приходилось еще платить по три рубля за урок, это становилось рискованной игрой. Пани Борович взвешивала все, подсчитывала в мыслях все шансы и бесповоротно решила: хоть в лохмотьях ходить придется, а мальчика учить надо. Впрочем, она рассчитывала на индеек, поросят, уток и т. д. и обещала себе покрыть неожиданные расходы. Во время обеда она находилась в том состоянии особого возбуждения, когда человек ясно оценивает различные вопросы и явления жизни, как наяву видит их будущее течение. Однако все это были дела ближайшего будущего. Более отдаленные границы жизненного горизонта окутывала непроглядная тьма, закрывавшая его даже от взора матери. Кто он такой, ее маленький Марцинек? Что за мужчина вырастет из этого ребенка? Каким будет его лицо? Как он будет говорить? О чем будет думать?… Она непрестанно углублялась в эти вопросы, поглядывая на его стриженую головенку.

Ресторан был почти пуст. В его маленьких залах, убранных с грязноватым шиком – nota bene: с грязноватым местечковым шиком, – сновал вышеупомянутый официант. Его нафиксатуаренные и подкрученные кверху усы, его расчесанная на прямой пробор шевелюра поразительно подходили к лицу, обтянутому мертвенной зеленоватой кожей, с краснеющим на левой щеке кирпичным пятном чахоточного румянца. Приближаясь к посетителям, этот человек вызывал на лице официальную улыбочку, которая была таким же атрибутом его профессии, как и фрак; проделывал ряд движений, преисполненных изящества, шаркал и кланялся с чрезвычайной непринужденностью. Пани Борович несколько мгновений пристально рассматривала его – как раз в эту минуту она в мечтах своих пыталась прозреть будущее кандидата в приготовительный класс, и в мыслях ее возник новый расход, самый неотложный из всех. Когда пришло время уплатить причитающиеся за два обеда семьдесят пять копеек, она положила на подносик рядом с этой суммой три бумажных рубля и пододвинула их официанту, в глубине сердца вознося молитву: «За счастливую жизнь моего Марцинека…»

Тотчас после обеда они вдвоем направились на Московскую улицу и легко отыскали квартиру господина Маевского. На их звонок дверь открыла очень красивая дама, в изысканном домашнем платье.

Узнав, что у посетительницы дело к «господину учителю», она провела ее в гостиную и любезно посоветовала подождать возвращения мужа, который должен вернуться ровно через полчаса.

Прямо как бонбоньерка была эта маленькая гостиная, уставленная изящными вещами. Посреди сверкающего паркета лежал ковер, а на нем была расставлена небольшого размера мебель, обитая светлой материей: изящный диванчик и креслица, сгруппированные вокруг столика, на котором лежали альбомы, целые вороха фотографин в красивых шкатулках и ваза, наполненная визитными карточками.