Сизые зрачки зла

Как же тяжко! Мучаясь от бессонницы, Платон Горчаков еле дождался того предрассветного часа, когда ночная мгла уже отступает, а солнце еще не поднялось над крышами. Он быстро натянул мундир и, растолкав ординарца, предупредил, что уезжает кататься. Выйдя на Невский, он с облегчением вдохнул еще сырой и прохладный воздух. Проспект спал. Платон оказался единственным прохожим, а уж экипажей не было и в помине. Настроение его очень подходило влажной серой мгле мрачного утра. Он уже знал, что брат не пойдет на каторгу в Сибирь, правда за эту уверенность Платон заплатил очень дорого: Чернышев отбирал у него все, что составляло с семнадцати лет смысл его жизни. По большому счету, кроме армейской, другой жизни у князя Горчакова и не было, а теперь его лишали ее, не дав взамен никакой другой.

«Был бы это пехотный полк, Чернышев не проявил бы к нему интереса, – растравляя свои раны, терзался Платон, – и тогда никакой торговли не было бы. Но что стало бы с Малышом?.. Я был обязан это сделать».

Он знал, что поступил правильно, но тяжкая, убийственная тоска не отступала. Чем теперь заменить радость любимого дела? Как можно отказаться от ощущения гордости при взгляде на ряды своих воинов. А как он сможет расстаться с друзьями-кавалергардами, если в его жизни просто не останется других близких людей? Впереди маячила жизнь одинокого неудачника.

«Сам виноват, – подсказал ему внутренний голос, – тридцать пять лет, давно мог бы жениться, сейчас уже имел бы дюжину детишек».

Но что теперь жалеть о прошлом? Его не изменить. Впрочем, Платон все равно не женился бы. Все эти годы ему казалось, что брак неминуемо затянет его на место отца. Воспоминание о гробе в зеркальном зале родительского дома, навсегда закрыло для него двери к счастливой жизни. Тоска обожгла сердце. Если так пойдет, он может и не дождаться отставки: пистолет к виску, вот и все, долгожданное освобождение от всех бед.

«Так нельзя, если я сдамся и выкину такой фокус, что будет с Малышом? Жадная дальняя родня растащит поместья, а что потом? – мучился Платон. Собрав остатки воли, он приказать себе: – Поумирал и хватит! Пора подниматься и жить дальше».

Горчаков добрался до того места, где обычно переходил на другую сторону проспекта, до конюшни осталось – рукой подать. Он ступил на мостовую и сделал первый шаг, когда с набережной Мойки навстречу ему свернула тройка, тянувшая тяжелую карету. Сонное очарование тишины сразу развеялось. Уступая дорогу экипажу, Платон шагнул назад и замер на краю проезжей части. Разворачиваясь, карета, почти задела его, и он увидел в окне бледное лицо матери своего арестованного подчиненного Чернышева. Дама нежно обнимала спящую на ее плече юную девушку. У той были броские черные волосы и изящные черты тонкого лица. Вспомнив свою неудачную попытку объясниться с этим семейством, Платон представил и высокомерную Велл. Девушка в карете походила на нее, но казалась моложе. Графиня сидела, прикрыв глаза, и не заметила Платона, а он мгновенно вспомнил то острое чувство унижения, когда красотка с прозрачными фиалковыми глазами выставила его за дверь.

«Интересно, где она теперь?» – подумал он.

А ведь подумал не впервые… Все четыре месяца, прошедшие с той скандальной встречи, ему хотелось объяснить семье Чернышевых, а если быть совсем честным – то именно надменной Велл, что он не трус и не подлец, а просто такой же попавший в переплет родственник, как и они сами. Поэтому и снились Платону прозрачные глаза под прямыми черными бровями, впрочем, они часто вспоминались и при свете дня. Но что он мог сделать? Его уже один раз выставили из дома. Встретить графиню Чернышеву и ее дочерей в обществе было невозможно – они никуда не ездили. Стать под окнами и кричать: «Вы меня не так поняли!» – но тогда его точно заберут в сумасшедший дом. Нет, вариантов исправить ситуацию не просматривалось, а теперь графиня Чернышева уезжала из столицы.

«Ей дали на подпись такую же бумагу, что и мне, – догадался Платон, – свиданий больше не будет».

Помочь графине не мог никто, кроме всесильного Чернышева. Может, тот тоже выставил ей счет, как и Горчаковым, и женщине пришлось заплатить? Интересно, что этот хитрец потребовал со своей родни? Платон ни на минуту не сомневался, что ставку Чернышев не снизит ни для кого. Скорее всего, тот нацелился на состояние графа Владимира, но тогда его бедной матери и сестрам придется навсегда переселиться к тетке. Александр Иванович Чернышев оказался безжалостным противником.

Платон добрался до конюшни, разбудил дежурного, дождался, пока тот оседлает его любимца – белого, как сметана, Цезаря, и выехал на прогулку. Пролетев Конюшенную, он понесся в сторону Летнего сада. Город просыпался: открылись ставни лавок, у дворянских особняков мели улицу дворовые, посвистывали лошадям извозчики. Платон пришпорил коня и полетел к узорной решетке Летнего сада, надеясь вновь остаться в благословенном одиночестве.