Скафандр и бабочка

Кресло

Никогда в своей маленькой палате я не видел столько белых халатов. Медсестры, их помощники, кинезитерапевт, психолог, эрготерапевт, невропатолог, студенты-медики и даже сам руководитель отделения — словом, весь госпиталь собрался ради такого события. Когда они вошли, толкая какое-то сооружение к моей кровати, я было подумал, что явился новый постоялец. Помещенный в Берк несколько недель назад, я с каждым днем понемногу приближался к берегам сознания и все-таки понятия не имел, какая связь может существовать между инвалидным креслом и мной.

Никто ясно не обрисовал мне мое положение, и на основании случайно почерпнутых сведений я преисполнился уверенности, что очень скоро вновь обрету движение и речь. Мой блуждающий разум строил множество планов: путешествие, роман, театральная пьеса и появление в продаже фруктового коктейля моего изобретения. Не спрашивайте у меня рецепта — я его забыл.

Итак, они тотчас одели меня. «Это полезно для настроения», — назидательным тоном сказала невропатолог. И действительно, после госпитальной желтой нейлоновой сорочки я бы с удовольствием вновь облачился в клетчатую рубашку, старые брюки и бесформенный свитер, если бы не кошмар при надевании всего этого. После бесчисленных судорог одежду наконец натянули на дряблое, неповинующееся мне тело, которое лишь заставляло меня страдать.

После подготовки можно было приступать к ритуалу. Два типа схватили меня за ноги и плечи, приподняли с кровати и без особых церемоний водрузили в кресло. Из просто больного я превратился в инвалида, подобно тому, как в корриде novillero[2] сразу становится тореадором. Мне чуть не аплодировали. Меня прокатили по этажу, чтобы проверить, не вызывает ли сидячее положение судорог; я сидел смирно, пытаясь осознать внезапную утрату моих перспектив на будущее. Осталось лишь подложить мне под шею специальную подушку, поскольку моя голова не держалась прямо — как у африканских женщин, с которых сняли пирамиду колец, вытягивающих им шею на протяжении многих лет. «Вы годитесь для кресла», — с улыбкой заявила эрготерапевт, пытаясь придать своим словам видимость хорошей новости, в то время как для меня это являлось приговором. Я вдруг постиг ошеломляющую действительность, столь же потрясающую, как грибовидное облако атомного взрыва, и более острую, чем нож гильотины.

Все ушли, три санитара снова уложили меня, и я подумал о тех гангстерах из детективных фильмов, выбивающихся из сил при попытке засунуть в багажник своей машины труп докучавшего им человека, которого они только что прикончили. Инвалидное кресло осталось в углу, на его темно-синюю пластмассовую спинку была брошена моя одежда. Перед тем как исчез последний белый халат, я подал ему знак потихоньку включить телевизор. Шла передача «Цифры и буквы» — любимая передача моего отца. С самого утра по стеклам непрерывно стучал дождь.

Молитва

В конечном счете шок от инвалидного кресла был для меня благотворным. Все прояснилось. Я больше не строил фантастических планов и смог освободить от обета молчания своих друзей, которые после случившегося возводили вокруг меня заботливую преграду. Тема перестала быть запретной, и мы принялись обсуждать locked-in syndrome. Прежде всего это редкость. Утешительного тут мало, но шансов угодить в эту дьявольскую ловушку столько же, сколько выиграть суперприз в лото. В Берке нас всего двое с такими симптомами, к тому же мой L.I.S.[3] требует подтверждения. Я в состоянии поворачивать голову, что в принципе не предусмотрено клинической картиной. В большинстве случаев пациенты обречены на растительную жизнь, и потому развитие этой патологии изучено мало. Известно лишь, что если нервной системе вздумается снова заработать, то происходить это будет со скоростью роста волос. Так что пройдет, вероятно, несколько лет, прежде чем я смогу пошевелить пальцами ног.