Скафандр и бабочка

По сути, вероятных улучшений следует ожидать со стороны дыхательных путей. В долгосрочной перспективе можно надеяться восстановить нормальное, без помощи желудочного зонда, питание, естественный вдох и возможность слабого выдоха, заставляющего вибрировать голосовые связки. А пока я был бы счастливейшим из людей, если бы мне удалось проглатывать излишки слюны, которая постоянно скапливается во рту. Еще не рассвело, а я уже упражняюсь, пытаясь просунуть язык к заднему нёбу, чтобы вызвать глотательный рефлекс. Кроме того, я посвятил своей гортани пакетики ладана, которые висят на стене. Это приношение по обету, привезенное из Японии моими приятельницами — любительницами путешествовать и к тому же верующими, камень в молитвенном монументе, воздвигнутом моим окружением по воле странствий. На всех широтах ради меня взывали к самым разным духам. Я пытаюсь навести хоть какой-то порядок в этом необъятном движении душ. Узнав, что во имя меня сожгли несколько свечей в бретонской часовне или читали мантру в непальском храме, я сразу же определяю точную цель для этих духовных изъявлений. Так, свой правый глаз я препоручил камерунскому марабуту[4], которого одна моя подруга попросила обеспечить благосклонность африканских богов ко мне. Что касается нарушений слуха, то я полагаюсь на добрые отношения с монахами братства Бордо одной тещи с благочестивым сердцем. Они постоянно молятся за меня, и я порой мысленно проскальзываю в их аббатство, дабы услышать возносящиеся к небу песнопения. Пока все это не принесло особых результатов, но когда семерых братьев этого ордена убили исламские фанатики, у меня несколько дней болели уши. Однако столь высокие покровительства не более чем глиняные бастионы, песчаные стены, линии Мажино[5] по сравнению с коротенькой молитвой, которую моя дочь Селеста по вечерам перед сном обращает к своему Господу. А так как засыпаем мы примерно в одно и то же время, то я отправляюсь в царство снов с этой чудесной поддержкой, которая оберегает меня от всех дурных встреч.

Купание

В половине девятого появляется кинезитерапевт. Спортивная фигура, профиль с римской монеты… Брижит приходит, чтобы заставить функционировать мои руки и ноги, скованные анкилозом. Это называют мобилизацией. Такая воинственная терминология смешит, стоит лишь взглянуть на отощавшее войско: за двадцать недель потеряно тридцать килограммов. Я не рассчитывал на подобный результат, садясь на диету за неделю до случившегося со мной несчастья. Мимоходом Брижит проверяет, не предвещает ли улучшение некое вздрагивание. «Попробуйте сжать мой кулак», — просит она. Иногда у меня появляется иллюзия, будто я шевелю пальцами, и я собираю всю свою энергию, чтобы стиснуть их, но ни один не шелохнется, и она кладет мою безжизненную руку на губчатую подушечку, которая служит ей подставкой. По сути, единственные изменения касаются моей головы: теперь я могу поворачивать ее на девяносто градусов, и мое зрительное поле простирается от шиферной крыши соседнего здания до забавного Микки с высунутым языком, нарисованного моим сыном Теофилем, когда я не мог и рта приоткрыть. В результате упражнений сейчас мы добились того, что мне в рот можно ввести соску. Как говорит невропатолог, требуется много терпения.

Сеанс кинезитерапии заканчивается массажем лица. Своими теплыми пальцами Брижит пробегает по моему лицу — по бесчувственной зоне, которая кажется мне пергаментной, а также по той области, где нервные связи не утеряны, что позволяет мне шевелить бровью. Разграничительная линия проходит через рот, и потому я могу изобразить лишь полуулыбку, что вполне соответствует обычному моему настроению. Например, обычная процедура туалета может вызвать у меня разнообразные чувства.