Скала Таниоса

Действительность этих опасений не подтвердила. Против ожидания «саранча» схлынула в порядке, каковой можно бы счесть почти образцовым: только и того, что на прощание (дело происходило в конце сентября) местные виноградники и фруктовые сады удостоились «посещений» и были ободраны дочиста — но уж этого-то урона никто и не чаял избегнуть. Зато не пришлось оплакивать ни убийств, ни разрушений. Непрошеные гости не помышляли объявлять тхар — «час отмщения»; они просто желали подвергнуть зятя разорительному унижению, и таковое свершилось. При прощании шейх и его тесть даже облобызались на крыльце замка, как то было и в момент приезда всей честной компании; снова, как тогда, этой церемонии сопутствовали издевательские приветственные клики всех прочих отъезжающих.

Последним, что услышали от шейхини, явилось обещание: «Я вернусь на исходе зимы». Уточнить, будет ли при ней столь же многочисленный эскорт, она не соизволила.

В ту зиму вся округа познала голод, а наше-то селение пострадало от него сильнее прочих. И чем больше истощалось съестное, тем отчаяннее поносили «саранчу»; осмелься кто-нибудь из недавних гостей вновь объявиться в здешних местах — никому, даже самому шейху не удалось бы предотвратить резню.

Их поджидали потом годы и годы, расставили дозорных на всех дорогах, тщательно обдумали, как перебить тех, кто сунется. Если кое-кто опасался возвращения прожорливых гостей, множество других крепко надеялись повидать их еще разок, безутешно кляня себя за прошлое долготерпение. Но никто не пришел. Быть может, они вовсе и не собирались. Хотя, вероятно, причина в болезни, сразившей шейхиню, — как поговаривали в селении, то была чахотка, в коей местные жители усматривали, разумеется, не что иное, как справедливое возмездие. Приезжавшие из Великого Загорья и видевшие высокородную больную в доме ее отца говорили, что она ослабела, похудела, постарела, подурнела до неузнаваемости, и все свидетельствует о том, что дни ее сочтены.

Итак, опасность постепенно отступала, и те, у кого имелись сомнения относительно рождения Таниоса и кто считал не в меру дорогой расплату за это галантное приключение, мало-помалу осмелели и начали возвышать голос.

Сперва до сына Ламии не доходил ни один отзвук подобных пересудов, никто не хотел говорить об этом в его присутствии. Как все селяне его возраста, он рос в навязчивом ожидании «саранчи», но не мог и помыслить, что именно его появление на свет навлекло на всех это бедствие. У него было счастливое детство, вполне мирное, чуть капризное, не без излишеств веселого гурманства. Вся деревня видела в нем своего рода живой амулет от всех напастей, и он этим пользовался, знать не зная истинных причин своей избранности.

По мере того как он подрастал, подчас случалось, что какой-нибудь приезжий, видя, как прелестный ребенок носится по закоулкам дворца, по неведению или в силу своей испорченности спрашивал, уж не приходится ли он шейху сынком. Таниос, смеясь, отвечал: «Нет, я — сын Гериоса». Без каких-либо колебаний и не подозревая подвоха.

Видимо, за все эти годы у него не зародилось ни малейшей догадки о собственном происхождении вплоть до того самого дня, проклятого из проклятых дней, когда ему трижды крикнули прямо в лицо:

— Таниос-кишк! Таниос-кишк! Таниос-кишк!

ПРОИСШЕСТВИЕ III СУДЬБА ЗАГОВОРИЛА УСТАМИ СУМАСШЕДШЕГО

Речь мудрого течет сияющим ручьем.

Однако во все времена люди предпочитали для питья воду, истекающую из самых темных пещер.

Надир. «Премудрость погонщика мулов»

I

Место, где сын Ламии находился в тот момент, когда случилось это происшествие, я могу описать вполне точно. С той поры оно мало изменилось. Главная площадь сохранилась в прежнем виде, да и зовется так же — Блата,то есть «мощенная плитами». Свидания назначались не «на площади», а «на Плитах». Так ведется и поныне. Тут же рядом приходская школа, существующая уже три столетия, но хвалиться этим никто и не думает, поскольку дубу, растущему во дворе, что-то около шестисот, а церковь — или по крайней мере самые древние из ее камней — еще вдвое старше.

Сразу за школой — дом кюре. Нашего бунузовут Бутрос, совсем как того, что жил здесь в пору Таниоса; мне было бы приятно сообщить, что речь идет об одном из его потомков, но такое совпадение имен — не более чем игра случая, этих двоих ничто не связывает, не считая разве того, что, если покопаться в генеалогии жителей селения, уже в четвертом колене все окажутся в родстве со всеми.

Мальчишки Кфарийабды и ныне, как тогда, играют под деревом и на площадке перед школой. В те давние годы они носили кумбаз — что-то вроде платья-фартука — и еще колпак: лишь тот, кто гол как сокол, совсем свихнулся или по крайней мере большой оригинал, мог появиться на людях с непокрытой головой, шейф —в этом слове заключалось неприкрытое порицание.