Скала

— Ну да. Все уважают тех, кто режет беззащитных птиц!

— Ты боишься?

Конечно, я стал отрицать:

— Вот еще! Ничего я не боюсь! — Но возможно, это была не вся правда.

— А люди подумают именно так.

— Мне все равно, кто что подумает. Я не поеду, вот и все!

В глазах Маршели я видел странную смесь досады и сочувствия. Сила моего нежелания вызывала сочувствие, а отказ объяснить его причину — досаду. Она покачала головой:

— Отец Артэра…

— Он мне не отец, — отрезал я. — Он не может меня заставить. Я пойду к Гигсу и сам с ним поговорю, — я встал, и она схватила меня за руку.

— Не надо, Фин! Давай ты сядешь, и мы поговорим.

— Здесь не о чем говорить!

Ехать предстояло через несколько дней. Я надеялся, что Маршели поддержит меня в решении, которое, я знал, будет иметь последствия. Ведь ясно же, что скажут люди. Другие парни будут шептать за моей спиной, что я — трус и нарушил древнюю традицию. Если тебя согласились взять на Скалу, ты должен иметь серьезную причину для отказа. Но мне было все равно. Я собирался покинуть остров с его деревенской жизнью, мелочностью, застарелой враждой. Мне не нужна была причина — а Маршели думала, что нужна. Я направился к проходу между тюками сена, но внезапно остановился, пораженный неприятной мыслью:

— Ты тоже думаешь, что я боюсь?

Она подумала, прежде чем ответить:

— Не знаю. Я знаю только, что ты ведешь себя странно.

Эти ее слова будто толкнули меня в пропасть.

— Тогда иди к черту!

Я спрыгнул с тюков сена и поспешил прочь из амбара, в наступающие сумерки.

Ферма Гигса находилась ниже Кробоста, на узкой полоске земли, спускавшейся к утесам. Маколей держал овец, кур, пару коров, выращивал корнеплоды и ячмень. Кроме того, он рыбачил — скорее для себя, чем на продажу. Ему бы нипочем не свести концы с концами, если бы его жена не работала официанткой в гостинице в Сторновэе.

К тому времени, как я добрался туда с фермы Мелнес, было уже темно. Я сидел на холме над домом Маколея и глядел на свет в кухонном окне. Он падал на двор длинным прямоугольником. Вот его крадучись пересекла кошка, преследуя кого-то в темноте. Мне было физически плохо; у меня в груди как будто сидел кто-то с кувалдой и пытался продолбить себе путь наружу.

В небе на западе еще оставались просветы — бледные полосы между серо-фиолетовыми тучами. Никакого оттенка красного — плохой знак. Я смотрел, как меркнет свет, и мне стало холодно впервые за несколько недель. Ветер переменился: вместо теплого юго-западного к нам пришел холодный воздух прямо из Арктики. Скорость ветра тоже увеличилась: я слышал, как он свистит в сухой траве. Несомненно, погода менялась. Когда я снова взглянул на дом, в кухонном окне показался силуэт. Я понял, что Гигс стоит у раковины и моет посуду. Машины на подъездной дороге не было — значит его жена еще не вернулась из города. Я зажмурился, стиснул кулаки и принял решение.

Спуск с холма занял всего несколько минут, но, когда я достиг дороги, на ней внезапно показались фары. Я пригнулся у забора и смотрел, как машина повернула к дому и остановилась. Из нее вышла жена Гигса. Она была молода, не старше двадцати пяти. Хорошенькая, все еще в форменной белой блузке и черной юбке, но явно усталая после работы: она еле слышно шаркала ногами, пока шла к двери кухни. Через окно я увидел, как Гигс обнимает ее, прижимает к себе и целует. Вот незадача! Я не мог обсуждать с Гигсом такое важное дело при его жене. Я встал с травы, перепрыгнул забор, засунул руки в карманы и направился к батану на дороге в Хабост.

После суровых мер, которые полиция приняла для их закрытия, батанов осталось очень мало. Я никогда не понимал, чем они так плохи. Да, они не разрешены законом, но никто не держал их с целью заработать денег. Это были просто места, где мужчины собирались, чтобы выпить. И, несмотря на всю их незаконность, меня туда не пускали, поскольку я был несовершеннолетним: здесь действовали старые порядки. Это, впрочем, не означало, что я не мог получить спиртное. Парни моего возраста собирались в каменном сарае за батаном. Они сидели на старых, поломанных сельскохозяйственных агрегатах и пили пиво прямо из банок. В обмен на деньги и сигареты ребята постарше время от времени выносили спиртное, так что у нас получался свой подростковый батан. Кто-то купил сразу шесть банок пива; в воздухе стоял запах травки и навоза из соседнего коровника. На стропилах висела лампа — так низко, что ее можно было задеть головой.

Здесь были и Шоуни, и Йен, и еще несколько моих знакомых. К этому времени депрессия принялась за меня всерьез, я решил напиться и немедленно приступил к делу. Конечно, все уже знали, что мы с Артэром плывем на Скалу. Новости в Нессе распространяются, как огонь на торфяниках, а раздувает их ветер слухов и предположений.

— Ах ты везучий ублюдок! — сказал Шоуни. — Отец как раз пытался отправить меня на Скалу.

— Давай поменяемся.

Шоуни состроил гримасу:

— Ну да, конечно!