Скала

Он решил, что я шучу. Еще бы! Я мог бы сделать ожерелье из зубов — все парни с радостью отдали бы их, чтобы занять мое место в команде. Ирония заключалась в том, что я готов был уступить это место любому. Конечно, я не мог сказать это вслух: мне бы не поверили или решили, что я сошел с ума. А так парни подумали, что я изображаю из себя крутого и потому стараюсь не показывать радость. Очень трудно бывает вынести чужую зависть. Так что я просто пил. И пил.

Я не услышал, как вошел Ангел. Он был старше нас и пил в тот вечер в батане, но вынес нам пива в обмен на косяк.

— Да это ж наш сиротка! — сказал он, увидев меня. Его круглое лицо, желтое в свете лампы, казалось, плывет по сараю, как светящийся шар. — Да, лучше пей, пока можно, сынок! На Скерре такого не будет. Гигс, чертяка старый, спуску не дает. Хоть грамм алкоголя найдет — сбросит тебя со скалы!

Кто-то протянул Ангелу готовый косяк, тот зажег его, втянул дым и задержал его в легких. Выдохнув, он спросил:

— Ты знаешь, что в этом году коком буду я?

Я не знал. Правда, на Скерре Ангел уже был, а его отец, Черный Мердо, много лет плавал туда в качестве кока. Но в феврале он погиб при несчастном случае на траулере. Если бы я дал себе труд подумать, я бы понял, что Ангел должен был пойти по стопам отца. Мужчины Несса делали это из поколения в поколение.

— Не бойся, — обещал Ангел, — ты получишь свою долю уховерток в хлебе. Обещаю!

Когда он ушел, парни начали передавать по кругу еще один косяк. Мне к этому времени было уже нехорошо, а после пары затяжек сарай начал вращаться вокруг меня.

— Мне пора, — выдавил я, вывалился в холодный ночной воздух, и меня немедленно стошнило во дворе. Я прислонился к стене, прижимая лицо к холодному камню, и подумал: боже, как же я доберусь домой?

Мир вокруг виделся размытым. Не знаю, как я добрался до дороги на Кробост. Свет фар большой машины пригвоздил меня к обочине, и я застыл на месте, как кролик. Когда машина проехала, порыв воздуха опрокинул меня в канаву. Дождя не было несколько недель, но торф способен удерживать воду; коричневая жижа застыла на дне канавы толстым слоем. Я мгновенно измазал и одежду, и лицо; ругаясь и сплевывая, я выкарабкался на колючий дерн. Казалось, я пролежал там несколько часов, хотя на самом деле могло пройти всего несколько минут. Но этого хватило, чтобы насквозь промерзнуть на холодном северном ветру. Когда я, стуча зубами, поднялся на четвереньки, на дороге появилась еще одна машина. Я отвернулся и закрыл глаза, чтобы хоть как-то укрыться от яркого света. Машина остановилась, я услышал, как открывается дверь, а потом голос:

— Во имя Господа, сынок! Что ты тут делаешь?

Большие руки подняли меня, поставили на ноги, и я обнаружил, что смотрю в нахмуренное лицо Гигса Маколея. Он провел рукой по моему лицу, стер гряз рукавом комбинезона.

— Фин Маклауд! — Гигс наконец узнал меня. Он почувствовал исходящий от меня запах спиртного. — Боже мой! Ты не можешь появиться дома в таком виде.

Я согрелся, только когда посидел некоторое время перед камином, завернувшись в одеяло, с кружкой горячего чая в руках. Отпивая из нее, я по-прежнему ежился. Грязь высохла и трескалась у меня на коже и на одежде. Бог знает, на кого я был похож! Гигс приказал мне оставить кроссовки у двери, но от нее до камина все равно вела цепочка грязных следов. Хозяин сидел в кресле по другую сторону камина и внимательно смотрел на меня. Он курил старую, почерневшую трубку, и голубой дым от нее медленно вплывал в круг света от масляной лампы на столе. У дыма был сладкий ореховый запах, он смешивался с запахом тлеющего торфа. Жена Гигса вытерла мне лицо и руки влажным полотенцем, заварила чай и, повинуясь какому-то знаку мужа, ушла спать.

Маколей наконец заговорил:

— Надеюсь, Фин, ты протрезвеешь до того, как мы поедем на Скалу.

— Я не поеду, — ответил я тихо-тихо, почти шепотом. Наверное, я был еще пьян, но падение в канаву немного отрезвило меня, да и чай помог.

Гигс отнесся к моим словам спокойно. Он пыхнул трубкой и задумчиво взглянул на меня.

— Почему?

Я не помню, что рассказал ему той ночью, выразил то чувство глубокого, темного страха, который вызывала во мне лишь мысль о поездке на Скерр. Возможно, Гигс, как и все остальные, реши, что я просто боюсь. Но, в отличие от остальных он не выказывал презрения к моему страху. Он понял меня, и я почувствовал: на меня больше не давит та ужасная тяжесть, которая навалилась, как только отец Артэра сообщил мне новости. Маколей наклонился ко мне; в его руке дымилась трубка, взгляд синих кельтских глаз пронизывал меня насквозь.