Скалола. В осаде (сборник)

Там, где было положено лежать чемодану, возвышался... снеговик. Слепленная явно наспех круглая фигура производила довольно странное впечатление. Вместо моркови, издавна имитирующей нос, торчала веточка. Улыбка, безобразная, похабно-веселая, на одну сторону, украшала круглую физиономию. Но еще хуже этой улыбки были глаза. Тот, кто слепил этого снеговика, обладал определенной фантазией. Голова чудища была полой и внутри уютно разместился сигнальный маячок, извлеченный из чемодана. Всполохи красной лампы в пустых глазницах придавали лицу снеговика одновременно умильно-глупое и зловещее выражение. Весьма странное сочетание, если подумать. Открытый чемодан стоял тут же, у основания фигуры, и был он идеально чист.

Первым пришел в себя Тревис. Страшно, с надрывом, захрипев, полицейский рванулся вперед и мощным крюком правой разнес снеговику голову. Куски снега брызнули в разные стороны. Маячок отлетел метров на шесть и упал куда-то в гущу еловых зарослей. Тревис, не переставая изрыгать проклятия, ударил рукоятью «беретты» в рыхлое шарообразное тело, пробив его насквозь.

Остальные молча наблюдали за полицейским. Без осуждения, без интереса, и уж тем более без симпатии. Просто стояли и смотрели. Губы Квейлана вытянулись в тонкую напряженную линию. Глаза злобно сузились.

Когда Тревис наконец остановился, с трудом переводя дыхание, от снеговика остался лишь небольшой холмик. Полицейский тусклыми глазами посмотрел на чемодан и вдруг наклонился, схватил что-то и поднес к глазам, Квейлан прищурился еще сильнее.

— Ублюдок! — завопил Тревис, оборачиваясь. — Сукин сын Уокер! Да он жив до сих пор!!!

В его руке подрагивала банкнота, на которой чем-то черным были выведены отчетливые буквы, складывающиеся в слова:

«Эй, Квейлан, поменяться не желаешь?»

Хел почти незаметно усмехнулся. Буква «ж». Такой любопытный хвостик и завитушечка на «я». Несомненно, эту записку мог написать только один человек: Гэбриэль Уокер.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

...Он даже не представлял никогда, что человек может так замерзать. Собственно, раньше ему и не приходилось ползти полкиломстра по отвесной скале в сумерках, под секущим снегом, да еще и в одной майке. Каждый порыв ветра мог стать для Гейба последним. Этот день оказался настолько пропитан смертью, что для жизни в нем просто не оставалось места. Когда он коснулся костлявой плечом, почувствовав ее ледяное — даже более холодное, чем ледяное — дыхание на своей шее, и едва успел избежать удара лавины, это стало знамением. Некто свыше нашептал ему на ухо слова удачи. И сейчас они помогали ему ползти, метр за метром, в сумеречное небо. И было даже удивительно, что все это делает он, Гейб Уокер, а не кто-то другой, значительный и сильный. Всемогущий. Но все время, каждую секунду, каждый миг, черная фигура сидела у него на закорках, паскудно хихикая, повизгивая от удовольствия, когда пальцы Гейба не находили, за что зацепиться. И каждый раз словно невидимая рука хватала его за шиворот и тянула вверх. И он лез. И лез еще. И лез снова.

Карниз, почти полностью заваленный снегом, остался далеко внизу, едва различимый в серой, с золотым отливом луны, мгле, а пика все не было. Скала вела в никуда, в бесконечность, в тучи, в звезды.

Кожа на ладонях Гейба повисла ошметками, будто над ней поработал недоучившийся хирург. Кровь стекала по ободранным запястьям и застывала бурыми наростами у локтей. От тела уже не шел пар. Оно вяло отдавало тепло морозному воздуху, и, хотя Гейб старался двигаться быстрее, чтобы не дать ветру сковать мышцы стальными обручами холода, это ему не всегда удавалось. Напротив, чем выше, тем более гладкой становилась скала. Дожди, зной, морозы и годы, сливавшиеся в века, сделали свое дело. Однако другого выхода у него не было — только вверх, вверх, вверх, и как можно быстрее. Гейб даже не чувствовал боли. Боль придет позже. Боль — приоритет здорового человека, а его тело превратилось в бесчувственный кусок плоти, движимый инстинктами и отчасти навыками. Хриплый, сдавленный стон вырывался из обожженного кристалликами льда горла при каждом выдохе. Тут он мог дать себе волю постонать. Почему бы и нет?

Подъем оборвался слишком неожиданно. Гейб совершенно автоматическим жестом вытянул руку вверх, уцепился пальцами за скалу, которой не было, и едва не сорвался вниз. Локоть, с размаху опустившийся вниз и встретивший на своем пути край утеса, острый, как отточенный нож, пронзила длинная, тонкая, электрическая игла. Пальцы спазматически сжались. Но именно локоть и спас Гейба от падения. Судорожно толкнувшись ногами, он начал вытягивать тело из воздушной пустоты. Было в этом что-то жалкое, но ему, ей-Богу, сейчас хотелось плевать на все, и на мнимую ущербность в том числе.

Руки и ноги почти не слушались его. Они слишком ослабли. Сил Гейба не хватало даже на то, чтобы как следует подтянуться. Извиваясь, словно червяк, он все рвался вверх, и наконец старания его были вознаграждены. Колено каким-то чудом оказалось на утесе. Только идиот не смог бы забраться на площадку, имея три точки опоры.