Скальпель и автомат

15 февраля 1945 года приехали в город Швец. Развернули отделение в больших домах. Раненых много. Доктор Этерия Георгиевна и я живем в малюсенькой комнатке на чердаке, с одним окном. Три стекла из шести заменены фанерой, два топчана и тумбочка. В отделении раненые не очень тяжелые, но работы много. Приезжал подполковник Фишман, обошел все отделения, остался доволен. Рабочий день окончился в 23.00. Жадан — санитар из легкораненых принес ужин, уже остывший, и горячий чай. Прихрамывая, пошел отдыхать. В затемненное бумагой окно тянет холодом. Горячий чай огнем бежит по рукам и ногам. Этерия Георгиевна встала, потянулась. Ее тень при свете гильзы закрыла окно. И в этот момент раздается выстрел. Со звоном посыпались стекла, ворвавшимся ветром задуло гильзу. Испуганно кинулась вперед, уронила стул, навалилась на капитана Воронину. «Этерия Георгиевна, вы живы, не ранены?» Значит, мимо. В дверь вбежал санитар Жадан. Ударил обо что-то скрипкой (он неплохо играл на ней в свободное время), которую держал в руках, и ее стоном совсем в темноте испугал меня. Закрыли окно одеялом, зажгли гильзу. Долго не могу уснуть, все ворочаются, пугаюсь каждого шороха.

А сегодня дежурю по части. Рано утром начальник штаба четко рапортует: «Дежурство сдал!» «Дежурство приняла!» Днем довольно тихо. Раненых поступает мало. Часть раненых отгружаю в спецгоспиталь. Вечер. Проверяем с санитаром затемнение окон. Темные контуры деревьев в квадратном дворе. Простучали шаги сестричек, бегущих в столовую. Все смолкло. Медленно обхожу двор, иногда подолгу стою у деревьев, слушая тишину и далекий шум войны. Шепотом читаю стихи Симонова, Пушкина и любимое «письмо маме», которое написала Лиля Жукова еще зимой под Острогожском. Оно и сейчас в памяти:

Здравствуй, милая мама, шлю, родная, привет —
Самый пламенный, самый… самый — слов даже нет!
Мама, честное слово, ты б хоть раз поняла,
Я жива, я здорова, я — какая была.
Впрочем, та ли, другая, разберешься сама.
Я как раз отдыхаю, добралась до письма.
Тихо-тихо в землянке, чуть почувствуешь тут,
Как тяжелые танки по дороге пройдут.
Столик — ящик на ящик, вата, бинт под рукой.
Вот и весь наш образчик, мой приемный покой.
На печурке кирпичной круглосуточный чай.
Все обычно, привычно и живи… не скучай.
Знаешь, милая мама, нет, послушай сперва,
Не девчонки упрямой, это друга слова.
Я в пути возмужала, был нелегок тот путь,
Стала крепче, пожалуй, и постарше чуть-чуть.
Нынче все ничего мне, а бывало — нет сил.
Первый раненый, помню, мне воды подносил.
Я вздыхать избегаю — это можно потом,
Я сестра, дорогая, фронтовая притом!
И когда перевязка без наркоза идет,
Тут и ласка, и сказка, тут и присказка в ход.
Тут, раз надо, так надо, и держись до конца!
Но какая награда — встретить после бойца!
Вот он вылечил руку, возвращается в бой.
Как с товарищем, другом, говорит он с тобой.
И тебе той рукою, руку жмет человек,
И «спасибо» такое, что запомнишь навек.
А на жухлой соломе, в тишине стон сдержав,
Наш защитник родимый, умирает от ран.
А какие здесь люди, и какие друзья!
Пусть же памятна будет им хоть ласка моя!
А над скатертью белой, как с работы придешь,
Плакать, мама, не надо, будет сон не хорош!
Выпей чашечку чая, я уж выпила тут.
И кончаю… кончаю, вон солдата несут…