Скальпель

Я швырнул бумагу, в которую была завернута посылка, в мусорное ведро, и нашёл в прихожей газету — это оказалась та самая, с объявлением о курсах. Теперь она была для меня квинтэссенцией зла, и я хотел разорвать ее зубами в клочья, но сдержался. Я завернул в нее пакет, стараясь не смотреть на просвещавшуюся сквозь целлофан человеческую плоть, еще совсем недавно живую. Затем положил свёрток в морозильник, предварительно освободив место от ледянящих пальцы кусков мяса и ягод в дальнем углу камеры, чтобы он не соприкасался ни с чем, осторожно прикрыл дверцу и медленно двинулся в гостиную.

Время для меня прекратило свой бег. Я стоял посреди комнаты, с силой сжимая челюсти и кулаки, невзирая на боль в суставах пальцев. Внутреннее состояние мое менялось, в считанные мгновения переходя от слезливой жалости к дикой злобе, а за злобой следовали растерянность, непонимание, отчаяние одинокого человека, одного в этой бескрайней пустыне жизни. Когда первоначальный всплеск смеси эмоций, этого урагана, начал угасать, и остались лишь тупая головная боль и тяжесть во всем теле, я подумал, что толку от моих бушеваний нет никакого. Ни злоба, направленная непонятно на кого, ни жалость к сыну ни на йоту не приближали к решению проблемы. Следовало поступать так, как поступают на войне опытные и умные солдаты, рассчитывавшее выжить и остаться при здравом уме: хоронить мертвых, перевязывать раненых, ни к кому не испытывая чрезмерной жалости, чтобы не растратить на эту жалость всего себя.

Я не мог допустить, чтобы «было хуже, гораздо хуже». В следующий раз принести обещали руку, руку моего сына. Поэтому я уже не думал никуда идти просить помощи. Хотя, вперемежку с отчаянием, меня все же одолевала жажда справедливости — есть же, в конце концов, силовые структуры, предназначение которых защищать человека! Но я уже пошел один раз — и обжегся. Я подумал о разговоре в кабинете следователя — что они могли сделать, даже если бы хотели? Я вспомнил о подслушанном разговоре — «против этих не попрешь». Кто они, черт возьми, против которых не попрешь?

Кто бы это ни был, они могли и делали, и деяния их были решительными и страшными. Как быстро было сработано — не успел я переступить порог дома, как черное дело уже свершилось. Этот зловещий незнакомец знал все, словно сидел в моей голове, и не было от него где укрыться.

Мне оставалось только покориться, попытавшись выполнить условия, хотя они и казались нереальными. Но параллельно с этим интерес, подогреваемый все той же злобой, заставлял меня размышлять о том, кто они и что. И я думал, что мне придется стать несгибаемым одиночкой, который, вооружившись хладнокровием и острым разумом, выводит всех этих тварей на чистую воду и спасает сына.

Впрочем, теоретически имелся еще один выход. Тот, звонивший, где-то на другом краю сознания представлялся мне уже воплощением черных мистических сил. Ввиду своего по большей мере атеистического воспитания я не мог этого принять так сразу и полностью, но мысль, проклюнувшись, засела в голове. А против черных сил был только один способ — обратиться за помощью к силам светлым.

Немного утихомирив злобные мысленные вихри, я повернулся в угол, где заканчивалась мебельная стенка, в направлении востока, сцепил пальцы перед грудью и стал про себя молиться. Точного текста молитвы я не помнил, а бубнил своими словами то, что когда-то ради интереса читал в Библии, компенсируя незнание выражений горячими душевными порывами.

Простояв некоторое время в углу, я стал думать, что же мне в процессе ожидания этой помощи делать самому. Ничего, кроме необходимости выполнять навязанные условия, не приходило мне в голову. «Да будет на все твоя воля», — пробормотал я в третий раз, внутренне не совсем с этим соглашаясь. Какая бы воля свыше ни была явлена, я не мог принять и смириться ни со смертью, ни с увечьем сына.

Лишь на мгновение мне привиделось, помимо желания — это явилось неизвестно откуда, — сын мой калека, без руки. Поддерживая другой рукой окровавленную култышку, Руслан стоял неподвижно и жалобно глядел на меня, словно с упреком вопрошая — как же это я, отец, такой сильный и умный, допустил подобное. Эта картинка вдруг сменилось другой, еще более ужасной — я увидел сына в гробу, явственно во всех подробностях увидел его застывшее навеки, пожелтевшее, с заострившимися чертами лицо. Повинуясь мистическому страху из-за поверья — все, явленное пред внутренним взором может каким-то неведомым образом воплотиться в реальности, я поспешно прогнал видения. «Все будет нормально, — сцепив зубы, подумал я, — у него нет всего лишь пальца». Всего лишь пальца — так я и подумал, словно речь шла о коммерческой сделке, в результате которой я недосчитался незначительной суммы.