Скальпель

— Ну, есть идея, мысль пришла насчет заработка… Тебя ж устраивают такие заработки, хорошо… Зароем могилку… А что? Чтобы труд наш даром пропадал? Зароем — чтоб знал, сволочь… Язычник чертов… Духов земли ему подавай… Волю почувствовал! Такой же говнюк, как и все, а туда же! Самостоятельный… Если он так бабушку свою уважает, свой род, так сказать, верит в это все, то — представь! Это его потрясет! Сломит! Покорит нашей воле! Мы завтра, подумай, Стас! — воскликнул он, опережая мои отрицательные жесты, — станем где-то поблизости, с лопатами, а тут уже похороны — могила не готова, засыпана! Пусть дает пару штук баксов хотя-бы, иначе — какой позор! Конечно, если бы в хате его сегодня выгорело, то этого и не надо — пусть сам лопатой покидает, попарится на такой жаре в могилке…

— Да что за бред, Серега! Что ты несешь! — воскликнул я в ярости.

— Все тебе бред! Все, что предлагают — тебе бред! Тогда сам разбирайся со своими проблемами! Тяни тебя за уши из болота!

— Ты думаешь, из этого что-то получится? Не нравится мне…

— Не нравится ему! А получать посылки с пальцами — нравится! Сколько дней осталось, кстати?

— Два.

— Два дня!

— Ничего не успеем…

— Вот именно! Горбатиться на каких-нибудь придурков, типа из магазина электроники — конечно не успеем! А кладбище, скажу тебе честно, меня влечет… не в том смысле, конечно! Просто, когда жизнь людей приводит к кладбищу, то они становятся… более сговорчивыми, что ли, податливыми…

Он говорил уже спокойным, тихим голосом, задумчиво глядя мимо меня, но что-то хищное было в этом взгляде.

— Ну, чего? — встрепенулся тут он. — Работы на пятнадцать минут, а денег заломим нормально. Хоть что-то будет на руках, уже можно будет торговаться! Сейчас по домам, помоемся хоть, полежим с часок — ноги гудят, как… А потом встречаемся. Ты выпить захвати, и поесть чего-нибудь — у меня денег ни копейки, и в холодильнике пусто.

17

Время близилось к полуночи, когда мы доехали до кладбища. Я всю дорогу жевал жвачку, пытаясь перебить водочный дух. Мы рассчитывали заехать со стороны, противоположной центральному входу, но свернули слишком рано и в темноте заплутали в прилегавшем к кладбищу лесочке. Дорога, петлявшая в неверном свете фар среди сосен, которые раскидывали разлапистые ветви, слишком круто уводила в сторону, и мы решили вернуться. Возвратившись на трассу, мы протянули дальше и снова свернули в лес.

Здесь уже было недалеко до кладбищенской сторожки, и сквозь кустарниковую поросль мог быть виден свет фар. Но мы плюнули на это. Серега отпил водки прямо из бутылки и заел колбасой с хлебом, заочно выматерив всех кладбищенских работников, вместе взятых.

Наконец, мы остановились на подлесье и съехали с дороги, выключив фары. Выудив из багажника лопаты, которые Серега взял напрокат у соседей, «помешанных огородников», стараясь не шуметь, мы окунулись в царствовавшую над упокоенным местом ночь, посеребрённую светом полной луны.

— Где она… а, черт… — Серега споткнулся о кочку и чуть не упал, опьянение понемногу разбирало его. — Где-то скраю могилка была, недалеко где-то…

— Ерунду ты затеял, — отозвался я. — Зароем не ту яму, что надо — они ж все одинаковые!

— Фонарик есть.

— Ну и что? Да днем бы не нашли.

— Ни черта ты не понимаешь! Сколько твержу — не доходит. Все, что ни делается — к лучшему, все ведет нас к цели, и так сразу не просчитаешь… Как сама судьба повернет, так и надо жить! Вечно рассуждаешь, прикидываешь, хочешь разложить по полочкам, все будущее чтобы знать — хрен там! Импровизация, игра — вот настоящая жизнь!

— Пока я не вижу, чтобы эта игра привела к чему-то путному. Одни проблемы только! Что — все ямы подряд зарывать будем?

— Подожди, найдем. Там рядом памятник был из черного гранита, на нем портрет мужика в форме, то ли военного, то ли еще чего… Духи земли, как Иван говорил, подскажут, — он тихонько хихикнул.

— Да, как раз духи земли… Тут духов хватает, да не тех.

— Не боись, они все дохлые. Черта с два что подымется уже из земли, кроме ядовитых испарений. Ты что, веришь в жизнь после смерти? Это так же глупо, как и верить, что можно стать чемпионом мира в восемьдесят лет. Даже ещё глупее. Можно ведь допустить, что на восьмом десятке… Живут же по сто двадцать и больше, и верхом ездят, и детей плодят… А подняться из ямы, когда опухоль разъела тебе легкие, или мозг, когда ты довел себя до полного… Даже если существует душа — она уже не здесь. Какое ей дело до нас? Все, закончен бал, погасли свечи, прекратились ее трепыхания, и она рада — радешенька вырваться из вонючих объятий тела.