Скандал из-за Баси (журнальный вариант)

Становилось все лучше, все лучше... Сквозь приоткрытые двери она увидела, что отец взял в руки книгу. Он с любопытством разглядывал ее, потом начал, как ребенок в поисках картинок, нетерпеливо переворачивать страницы. Потом разочарованно отложил ее, но спустя минуту что-то его снова к ней потянуло. Он отер рукой лоб, на котором выступили капли пота, знак непомерного усилия. Но взволновало ее до глубины души совсем другое событие. Однажды вечером она заснула в глубоком кресле. Бдительная даже во сне, она услышала легкие, словно крадущиеся шаги. Отец! Проснувшись, она смотрела сквозь смеженные ресницы, что он собирается сделать. Он наклонился над ней и долго всматривался в ее лицо, потом робким, осторожным, каким-то кошачьим движением коснулся ее волос. По телу Баси пробежала дрожь. Через мгновение она почувствовала легкое прикосновение на своих глазах и на лице. Он водил рукой как слепой, старающийся узнать знакомые черты. Видимо, это доставляло ему странное удовольствие, потому что произошло нечто небывалое: на омертвевшем лице появилось нечто, что могло быть улыбкой.

Со дня на день, с часу на час пробуждалась зачарованная душа. Рассказ об этом мог бы быть очень длинным, полным печали, переплетенной нитями радости. Три месяца длился тяжелый поход к самосознанию, какой проходит новорожденный за свои первые годы. Ребенка учит мать, а этого несчастного вела за руку его дочь, героически, со страстным упорством, с такой неизмеримой силой воли, что удивленный Диморьяк, впервые в жизни не произнеся ни одного цветистого слова, нежно поцеловал ей обе еще детские руки. Но, однако, не выдержал и цветисто сказал на прощание:

— У каждого человеческого сердца есть своя темная и солнечная сторона. А у вашего сердца — только солнечная. Дорогое дитя, вы спасли своего отца!

Бася смеялась сквозь слезы.

Вскоре она решила, что отца уже можно повезти в Варшаву.

Там их нетерпеливо ждали. Пани Таньска, обеспокоенная и озабоченная, каждый день отравляла жизнь' пану Ольшовскому:

— Ты бросил девочку с сумасшедшим, который ее в один прекрасный день задушит. Прекрасная мысль! Только мужчина может такое выкинуть!

— Но ведь вы читали письма Баси! — кричал Ольшовски.— Ее отец возвращается к жизни! Это умная девочка, чудесная девочка! Чего же вы от меня хотите? Бася заупрямилась...

— Басе надо было задрать юбку и обходным путем выбить упрямство из головы. Я бы так поступила! Я, слава Богу, не пишу книжек, а значит, у меня еще осталась крупица разума.

Она с мрачным видом слушала рассказы Ольшовского об удивительной и таинственной трагедии Бзовского. У пани Ольшовской глаза были полны слез. Он должен был повторить свой рассказ еще раз, когда их навестил профессор, беспокоясь о судьбе своего ученика. Пригласили и пани Таньску, которая обычно охотно знакомилась с новыми людьми. Но в этот раз бабушка неожиданно заупрямилась.

— Даже не собираюсь,— заявила она,— знакомиться с человеком, который делает вид, что может вычислить возраст Земли, и при этом болтает разные глупости. Земле столько лет, сколько их в еврейском календаре. Кто как, а евреи умеют считать! А этот что-то толкует о миллионах... Он готов сказать, что и мне тысяч сто лет... Сами с ним развлекайтесь! А я пообедаю с моим Шотом, который скоро и меня сожрет, потому что у него, наверное, семь желудков...

Пришедшая наконец от Баси телеграмма о скором приезде все перемешала в ее голове. Благородная женщина не могла найти себе места. Десять раз на дню она кружила между своим домом и квартирой Ольшовских, кудахча и всячески выражая нетерпение. Отдавала самые дикие приказания и влезала во все дела. Она возвращалась домой, где на нее находило какое-то огромное вдохновение, и во весь дух мчалась к Ольшовским, чтобы сообщить удивленным людям, что ей только что пришло в голову.

— Они должны поселиться у меня! — воскликнула она энергично, словно бы с порога хотела задушить все протесты.

— Кто должен поселиться у вас, бабушка?

— Персидский шах со своей теткой! Кто же, если не Бася со своим отцом? Есть у меня большая квартира или нет? Есть! Три комнаты я им уступлю, а сама забаррикадируюсь в четвер-

— А для чего баррикада?

— Как это для чего? А откуда я знаю, не захочет ли этот полуиндеец поджарить старую оабу на медленном огне? Это вспыльчивый человек?

— Послушный, как ребенок.

— Валицки тоже был послушный, как ребенок, а при виде меня скрежетал зубами. Впрочем, все равно! Они поселятся у меня, конечно, не задаром. Я не такая глупая! Семь шкур я с Баси не сдеру, но десять злотых в месяц она должна мне заплатить за три комнаты

— Это вполне приличная цена! - смеялся Ольшовски.

Пани Таньска, эта страшная обдирала, нашла себе новое занятие и отдалась ему всей душой. Она устроила в своей квартире землетрясение, перевернув все вещи вверх ногами. Заодно нашелся портрет ее третьего мужа-покойника. Этот портрет много лет лежал за шкафом.