Скандал столетия

Не в пример многим хорошим и плохим писателям всех эпох я никогда не идеализировал городок, в котором родился и прожил первые восемь лет. И мои воспоминания о том времени, как я уже столько раз говорил, самые отчетливые и яркие из всех и до такой степени, что я, словно вчера это было, не только помню каждый дом, но и могу сказать, какой трещины на стене не было во времена моего детства. Так уж получается, что деревья живут дольше, чем люди, и мне всегда казалось, что и они нас помнят – и, может быть, лучше, чем мы их.

Я размышлял об этом и еще о многом другом, шагая по раскаленным и пыльным улицам Аракатаки, городка, где родился и куда вернулся ненадолго через 16 лет после того, как побывал там в последний раз. Немного ошалелый от встречи со старыми друзьями, ошеломленный при виде целой толпы детей, среди которых, казалось, видел самого себя – такого, каким пришел в цирк, я все же сохранил достаточно спокойствия, чтобы удивиться тому, что ничего не изменилось в доме генерала Хосе Росарио Дурана (где, впрочем, не осталось уже никого из членов этой славной семьи) и что пыль, покрывающая дорожки на площадях, как и раньше, жаждет влаги, что все так же печальны ореховые деревья над нею и что даже часы на колокольне, как ни красили и ни перекрашивали ее за последние полвека, остались прежними. «Да это что! – уточнил кто-то. – Что часы! Даже тот, кто смотрит за ними, тоже – прежний».

Я много – пожалуй, даже слишком много – писал о разнице между Аракатакой и Макондо. И в самом деле, каждый раз, попадая в реальный городок, я обнаруживаю, что он все меньше похож на вымышленный – ну, за исключением кое-каких деталей вроде нестерпимого зноя в два пополудни, обжигающей белой пыли и ореховых деревьев, еще кое-где оставшихся на улицах. Да, географическое сходство имеет место, но – не более того. Для меня больше поэзии в истории animes, чем все, о чем я пытался рассказать в своих книгах. Само это слово исполнено тайны, не дающей мне покоя с тех самых пор. Словарь Королевской академии объясняет, что так называется дерево и его смола. Так же, но только более пространно и со множеством уточнений определяет его превосходный словарь колумбийской лексики Марио Аларио де Филиппо. Падре Педро Мария Револьо в «Колумбийских костеньисмос» его даже не упоминает. Зато Зунденхайм в своем «Вокабуларио костеньо», изданном в 1922 году, а ныне, по-видимому, навсегда забытом, посвящает ему обширную статью, из которой я приведу интересующий нас фрагмент: «Аниме у нас – это нечто вроде мелкой нечистой силы, помогающей своим подопечным в трудные для них минуты».

У нас в Аракатаке аниме – это крошечные, не больше дюйма ростом, существа, обитающие на дне больших кувшинов для вина или масла. Иногда их путают с гусарапо или сарапико, которые на самом деле представляют собой личинки москитов, живущие на дне резервуаров с питьевой водой. Однако знатоки нечисти их никогда не перепутают: аниме обладает способностью выбираться из своего убежища, даже если кувшин плотно закрыт крышкой, а развлекаются они, устраивая в доме разнообразные пакости и шкоды. И не более того; это существа проказливые, но безобидные и благодушные: от них скисает молоко, меняется цвет глаз у младенцев, ржавеют замки, снятся замысловатые сны. Да, конечно, бывало раньше, что они доводили людей до сумасшествия и забрасывали камнями их дома. Был такой случай с доном Антонио Даконте, итальянцем-эмигрантом, внедрившим у нас последние достижения прогресса – немое кино, бильярд, прокат велосипедов, граммофон, радиоприемник. Как-то вечером разнесся слух по всему городку, будто аниме швыряются камнями в дом Даконте, и все, конечно, побежали смотреть. Вопреки ожиданиям это оказался не фильм ужасов, а скорей водевиль, хотя ни единого целого стекла в доме не осталось. Не видно было, кто это делал, но камни летели со всех сторон, причем колдовским образом не задевали людей, а попадали прямо в цель, то есть – во все стеклянное. И долго еще после этой волшебной ночи мы, дети, обязательно забирались к дону Антонио, чтобы снять крышку с кувшина и увидеть аниме – тихих и почти прозрачных, – скучающих под водой.

Самый, наверно, известный дом в городке стоял на углу рядом с тем, где жили мои дед с бабкой, и все называли его «дом мертвеца». В нем несколько лет провел приходской священник Франсиско Ангарита, окрестивший все наше поколение и знаменитый своими леденящими кровь проповедями. О падре Франсиско, подверженном приступам дикой ярости, шепотком говорили много чего – и хорошего, и дурного, но лишь много лет спустя я узнал, что, когда началась забастовка, а потом убийства сборщиков бананов, он занял очень твердую и последовательную позицию.