— Ваша дочь не нуждается в защите, — насмешливо произнес Спенсер. — Она с успехом защищается сама.
Косгроув решительно кивнул.
— Да, ну, выбор у нее был небольшой. Она должна была делать то, что делала.
— Всегда есть выбор.
— Вы так непогрешимы? Ради Бога, вы участвовали в атаке легкой кавалерийской бригады. Одно только это должно вызывать вину, по крайней мере, за совершенную глупость. В сущности, ваш полк совершил самоубийство.
Спенсер сжал кулаки.
— Осторожно, иначе будете собирать свои зубы, ползая по полу. Вы не имеете ни малейшего представления о той истории. Без сомнения. То, что вы сотворили с вашей дочерью, говорит об отсутствии у вас чести, — процедил он сквозь крепко сжатые зубы.
Косгроув побледнел.
— Я признаю, что совершил ошибки в отношении моей семьи. Позвольте мне высказать все, что я хочу сказать, и я уйду, — он перевел дыхание. — Вы не должны винить Эви.
— Нет? С какой стати? Потому что она была честна и откровенна со мной? Потому что заставила меня думать, что она другая?
Косгроув пожал плечами и вскинул руку.
— Вас и весь свет. Не нужно принимать это за личное оскорбление.
— Я ее муж. Думаю, этот факт делает все, происходящее между нами, должным образом личным.
— Она сделала это ради Линни. Ради ребенка, — он вздрогнул. — Она пожертвовала своим будущим, чтобы избавить нас от стыда. Было неправильно позволить ей, но Линни — моя дочь.
— Эви тоже ваша дочь.
Пожилой мужчина продолжал, будто этого напоминания вообще не было.
— Эви тогда только вернулась в Барбадоса, и была немного… не в себе от этого опыта. С тех пор, как она перестала писать, ее выбор был невелик.
— И вы бросили Эви на съедение волкам и позволили ей занять место Линни?
И впервые Спенсер подумал, как ему вообще могла нравиться Линни. Та, которая боялась отвечать за собственные поступки, женщина, которая передала собственного ребенка сестре и оставила ту разбираться со всем этим.
— Она сама этого хотела.
Спенсер покачал головой, представляя Эви.
— Зачем?
И в этот момент он понял, что должен был позволить Эви ответить на этот вопрос. Он должен был выслушать ее в тот день в Харборе, когда она пыталась объяснить. Вместо этого, все, на что его хватило — это сделать ей больно и убежать.
— Потому что она любила свою сестру. И Николаса она полюбила с первого взгляда, — какое-то время Генри Косгроув неотрывно смотрел Спенсеру в лицо. — Она просто такой человек. Добрая, хорошая. Прекрасная душой, — он грустно рассмеялся. — Знаете, она мне поперек никогда слова не сказала, хотя, Господь знает, как я этого заслуживал. Может быть, этот визит исправит хотя бы некоторые мои ошибки.
— Вы ничего не исправите, — с тяжелым сердцем прорычал Спенсер. Он должен цепляться за свой гнев, он не может смягчиться.
Косгроув пошел к двери.
— Вы будите идиотом, если позволите ей уйти. Эви была бы вам верной женой. С ее широкой душой она умеет любить. Сколько можно повторять? Вы совершали гораздо худшие поступки, — он глубоко вздохнул. — Можете мне поверить, — надев шляпу, он вышел за порог. — Я сам найду выход.
Сжав пальцами край стола, Спенсер изучал пустой проем двери, за которым исчез Косгроув. Прошло несколько долгих мгновений. Подбитый Косгроувом глаз пульсировал, затуманивая зрение. Несмотря на царящую в комнате тишину, кровь стучала в ушах, мысли проносились в голове, обгоняя друг друга.
Его пальцы сжали хрустальное пресс-папье и он взвесил его тяжесть в своей ладони. Подбросил раз. Другой. Третий.
В глазах стоял образ Эви. Он воскресил в памяти последний момент их встречи, после того как он жестоко взял ее прямо у дерева. Ее неподвижный взгляд.
Он это сделал. Убил все, что она к нему чувствовала.
Не осознавая, что творит, он запустил хрустальное пресс-папье через всю комнату во французское окно.
Звук разбитого стекла, прервавший ненавистную тишину, на мгновение успокоил его. Но это мгновение прошло, и он снова погрузился в тишину.
В одиночество. Один среди потрясенных, стремительных мыслей.
— Эви. Я думаю, тебе надо это видеть.
Звук беспокойного голоса миссис Мэрдок тревожно прогремел в мыслях Эви. Она отложила перо, не обращая внимания на жирную кляксу, расплывающуюся на пергаменте.
— Что-то с Николасом?
— Нет, нет, пойдем, — домоправительница схватила ее за руку, торопясь вытащить ее из гостиной.
С облечением узнав, что ее сын не переломал себе конечности, Эви встала из-за стола, где только что писала письмо Фэллон. Письмо Маргарит лежало в стороне, уже написанное и готовое к отправке.
Она до последнего откладывала составление этих писем, слишком тяжело было на сердце, чтобы взять перо и все объяснить. Было не так уж просто описать детали ее скоропалительного замужества и последующего разрыва. Она обнаружила, что подобные новости ужасающе смотрелись изложенными на бумаге. Почти так же ужасно, как они ощущались на сердце.
Слишком долго она собирала себя по кусочкам, чтобы написать послание. Вздохнув, Эви потерла испачканные в чернилах пальцы, прежде чем выйти из комнаты.