Скандальный

Луна была, остается и всегда будет непомерно умна. Она получала баллы выше средних по всем тестам, которые прошла за минувшие годы, а их было бессчетное количество. Она понимала каждое сказанное ей слово. Она не говорила по собственному выбору, хотя была еще слишком юна, чтобы сделать такой выбор. Пытаться переубедить ее было невозможно и по-своему иронично. Поэтому дважды в неделю я таскался к Соне в кабинет посреди рабочего дня и отчаянно пытался уговорить мою дочь, чтобы она прекратила бойкотировать окружающий мир.

– Вообще, я сама могу рассказать, почему Луна так любит морских коньков. – Соня, поджав губы, разгладила на столе записку с моим пьяным бредом.

Наедине с терапевтом Луна порой произносила пару слов, но никогда не делала этого в моем присутствии. Соня рассказывала, что у моей дочери был ясный, как ее глаза, голос, который звучал нежно, изящно, безупречно. Она говорила без запинки. «Она говорит, как нормальный ребенок, Трент. Однажды, ты тоже это услышишь».

Я подпер голову рукой, устало вскинув бровь, и уставился на грудастую рыжеволосую женщину. На работе меня ждало три незаконченных дела – четыре, если я все же забыл отправить корейцам контракт, и мое время стоило слишком дорого, чтобы тратить его на разговоры о морских коньках.

– Ну и?

Соня потянулась через стол и обхватила мою крупную смуглую ладонь своей маленькой бледной ладошкой.

– Морские коньки – любимые животные Луны, потому что это единственные существа в природе, у которых детеныша вынашивает самец, а не самка. Самец коньков выводит потомство. Беременеет, высиживает. Разве это не прекрасно?

Моргнув пару раз, я перевел взгляд на дочь. Я был абсолютно не приспособлен к взаимодействию с женщинами своего возраста. А уж заботясь о Луне, и вовсе чувствовал, будто вслепую веду безостановочную стрельбу в кромешной темноте в слабой надежде, что хотя бы один патрон попадет в цель.

Я нахмурился, пытаясь придумать хотя бы что-то, что угодно, лишь бы заставить дочь улыбнуться. Меня вдруг посетила мысль: органы опеки вмиг забрали бы ее у меня, если бы узнали, каким я был эмоционально недоразвитым тупицей.

– Я… – промямлил я, но Соня прокашлялась, спеша мне на помощь.

– Луна, давай ты поможешь Сидни развесить снаружи декорации для детского лагеря? У тебя замечательно получается.

Сидни была секретарем Сони в терапевтическом кабинете. Мы подолгу сидели в приемной, дожидаясь сеанса, и дочь прониклась к ней симпатией. Луна кивнула и вскочила с места.

Моя дочь была красавицей. Голубые глаза сверкали, как прибрежные огни на фоне смуглой кожи цвета карамели и темно-русых кудрей. Моя дочь была красива, а мир уродлив, и я не знал, как ей помочь. Не знал, и это убивало меня, словно рак. Медленно, уверенно и жестоко.

Дверь захлопнулась с тихим стуком, взгляд Сони сосредоточился на мне, а улыбка померкла.

Я снова посмотрел на часы.

– Ты заедешь сегодня потрахаться или нет?

– Господи, Трент! – Соня покачала головой и сцепила руки в замок на затылке.

Пусть поистерит. С ней постоянно повторялась эта проблема. По какой-то непонятной мне причине она считала, что могла меня отчитывать, так как время от времени мой член оказывался у нее во рту. Правда же в том, что она имела надо мной какую-то власть только лишь из-за Луны. Моя дочь была от нее без ума и чаще улыбалась в обществе терапевта.

– Я так понимаю, ответ отрицательный.

– Может, обратишь внимание на этот звоночек? Своей любовью к морским конькам Луна говорит: «Папочка, я ценю твою заботу». Ты нужен своей дочери.

– И я рядом, – процедил я сквозь стиснутые зубы.

Это правда. Что еще я мог дать Луне? Я был ей и отцом, когда нужно было открыть банку соленых огурцов, и матерью, когда нужно было заправить майку в балетное трико.

Три года назад Вал, мать Луны, положила малышку в кроватку, прихватила два больших чемодана, ключи и исчезла из нашей жизни. Мы с Вал не были парой. А Луна – результат угарного мальчишника в Чикаго, который вышел из-под контроля. Она была зачата в подсобке стрип-клуба, пока Вал скакала на мне верхом, а другая стриптизерша уселась мне на лицо. Вспоминая ту ночь, думаю, что, трахнув стриптизершу без презерватива, я должен был попасть в Книгу рекордов Гиннесса за свою тупость. Мне было двадцать восемь, и меня даже с натяжкой нельзя было назвать ребенком. Мне хватало ума понимать, что я поступаю неправильно.

Но в двадцать восемь я все еще был ведом желаниями своего члена и содержимым кошелька.

А в тридцать три думал головой и о благополучии дочери.

– Когда прекратится этот цирк? – перебил я, устав ходить вокруг да около. – Сколько будут стоить сеансы в частном порядке? Назови цену, и я заплачу.