Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного

Это был выход. Тщательно обследовав со всех сторон домик, мы обнаружили лаз, по которому один за другим влезли внутрь. Действительно, там был телефон, но в его трубке было так же глухо, как в боевой машине бронетанковых войск. Ребят не было на месте. Скорее всего, были на ремонте линии или ловили гольца.

— Да-а-а, — протяжно заметил Потехин. — Дела-а-а. И завалился спать.

В течение примерно часа мы названивали на насосную станцию, пока кто-то на том конце линии не взял трубку. Обрадованные, мы объяснили ситуацию и попросили сообщить обо всем в консульство или в дирекцию рудника. Уже давно истекло контрольное время нашего возвращения, и можно было себе представить, что могли подумать наши жены. Вообще все великие путешественники по сравнению с нами были, несомненно, в более выгодном положении. Они спокойно уплывали от семей на тысячи километров, делали великие и малые открытия, нисколько не дергаясь по каждому поводу и не задумываясь над тем, что там о них подумают оставшиеся дома жены.

Но теперь, слава богу, в консульстве будет известно, что мы живы-здоровы, и оставалось только ждать, когда придет помощь.

Какое-то шевеление в порту Баренцбурга мы заметили только через час. От причала отошла самоходная десантная баржа и со скоростью черепахи стала приближаться к нам. Расстояние через залив она преодолела с «рекордным» временем тридцать минут! На мостике стоял заправский шкипер — новороссийский Саша, заросший на Шпицбергене густой бородой и длинной шевелюрой, «стильно» перевязанной на затылке красной тесьмой.

Мы приветственно замахали своему «спасителю» руками и с нетерпением считали секунды, когда списанная из флота баржа, практически простое железное корыто, ткнется тупым носом в гальку.

Когда это наконец случилось, мы сразу воспряли духом. Новороссийский моряк заявил нам, что тут же вместе с нами идет к мысу Старостина, чтобы снять с берега Диму Балашова и взять на буксир катер.

Баржа «шлепала» по заливу не менее часа, пока мы не приблизились к лагуне, в которой находился катер. По крутому берегу маячила фигура Димы. С карабином на плече он добросовестно охранял консульское имущество, шагая взад-вперед. Вероятно, он уже отупел от одиночества и на автомате выполнял заданный себе шесть часов назад ритм.

— Будем сближаться, — решил шкипер и сделал левый поворот, решительно направляя баржу в лагуну.

— Стойте, — предупредил я капитана. — Именно где-то здесь мы налетели на подводный риф.

— Шеф, кругом одни камни, — тут же испуганно доложил ему единственный на судне матрос.

Мы бросились к борту и прямо под нами увидели красивые подводные скалы, обросшие морскими водорослями.

— Похоже, начался отлив, — произнес новороссийский портовик и остановил баржу. — Надо, чтобы кто-то стоял на носу и смотрел вперед.

Мы заняли указанную капитаном позицию и стали пристально всматриваться вперед, в то время как баржа тихим ходом стала сближаться с берегом. Но подводные скалы были хорошо видны, когда они были совсем рядом. Обнаружить же их заблаговременно, чтобы можно было во время скорректировать движение судна, было невозможно из-за игры света и воды.

В общем, мы хотели как лучше, а получилось как всегда. Через пять-шесть минут маневра, когда до берега оставалось подать рукой и у Балашова на лице сформировалась наконец надежда быть спасенным, раздался страшный скрежет и баржа села на мель. Новороссиец мгновенно дал «полный назад», но баржа уже прочно десантировалась на твердь и не двигалась с места. По всей видимости, многократные учения в десантных войсках не прошли для нее даром. Погоняв мотор на всех немногочисленных режимах, капитан наконец сдался и запросил баренцбургский порт.

Между тем отлив продолжался, и скоро на поверхность, словно грибы на поляне, вылезли многочисленные камни. На море спустилась полярно-дневная ночь, стояла мертвая тишина, и если бы не наше плачевное состояние, можно было бы дать волю своему воображению, посмотреть на себя со стороны и насладиться величавой картиной, не уступающей по своему эмоциональному воздействию знаменитому полотну Айвазовского.

Но чувство прекрасного покинуло нас в эти минуты, потому что этот злосчастный день опять вернул нас в патовую ситуацию.

Июньское Гренландское море — это вам не Средиземное и даже не Черное море в ноябре, поэтому скоро мы стали дрожать от холода. Крошечная рубка баржи с оборудованной допотопной «буржуйкой» вмещала лишь половину скопившегося на ней дипломатического и недипломатического персонала. Дима Балашов уже перестал «маячить», он скорбно уселся на обрыв, свесив ноги и всем своим унылым видом напоминал о несовершенстве нашей жизни.

— Ну что там в порту — будет помощь или нет? — взмолился наконец Валера Каменсков.