Скандинавский детектив. Сборник

Внезапно Манфред Лундберг замолчал, достал из внутреннего кармана пиджака носовой платок, закрыл им лицо и дважды громко чихнул. Потом вытер нос и снова спрятал платок. В эту минуту он совсем не походил на умирающего.

Листы с расписанием семинаров медленно ползли по рядам направо и налево, от середины к краям. Студенты тщательно изучали их и вписывали свои фамилии. Наконец один из листков лег на стол, за которым сидел я. Расписание этой группы было составлено таким образом, что попавшим в нее студентам пришлось бы вставать по понедельникам ни свет ни заря. Для меня это было неприемлемо. Я написал свое имя на другом листке и передал его соседу с огненно-рыжей шевелюрой. Похоже, заниматься утром по понедельникам мало кто был готов. Значит, от принципа добровольности придется отказаться. И ничего не оставалось, как положиться на удачу.

Манфред Лундберг говорил о книгах, которые понадобятся нам при подготовке к семинарам. Но я уже перестал уделять ему внимание, которого он, несомненно, заслуживал. Я говорю не о том внимании, которое приковывает к себе человек, готовый через какие-нибудь четверть часа уйти в небытие, а о внимании хорошего ученика, запоминающего каждое слово своего учителя. Но я никогда не был хорошим учеником. И особой активности на семинарах тоже не проявлял.

Зато я внимательно следил, как солнечный зайчик медленно полз по столу к Манфреду Лундбергу. Он двигался незаметно и неумолимо, слева направо, постепенно подбираясь к Манфреду. Это был первый солнечный день за всю зиму, если вообще это можно назвать зимой. Она была мягкая и пасмурная, как осень, и солнца ей не хватало так же, как и снега. Но теперь ударит мороз. Вчера об этом писали вечерние газеты. В конце февраля, когда начнутся зимние каникулы, мы с Ульрикой поедем в горы кататься на лыжах. Это моя давняя мечта. Много-много солнечных дней и огромные сугробы, а я только загораю и катаюсь на лыжах, и больше ни до чего на свете мне нет дела. Вот о чем я мечтал.

Потом вспомнил, что нахожусь не в горах, а в университетской аудитории, и снова услышал Манфреда Лундберга. Он говорил все так же внятно и монотонно.

— Всем участникам семинара я раздам задания,— продолжал Лундберг, поправляя очки. — Разумеется, в ваших интересах получить их как можно скорее.

В этом мы нисколько не сомневались. Листы с расписанием семинарских занятий медленно завершали путь по столам. Через какие-нибудь две-три минуты они вернутся к Манфреду Лундбергу, и он сможет убедиться, что участники его семинара не желают рано вставать по понедельникам.

Настенные часы бесшумно отсчитывали время. Один раз в минуту большая стрелка делала свой обычный скачок. Солнечный зайчик уже почти добрался до Манфреда Лундберга. Все было в медленном, но неуклонном движении. Двигался солнечный зайчик по столу Манфреда Лундберга, двигались по столам листы с расписанием семинаров, шло время. Ничто не стояло на месте. И ничего нельзя было остановить, ибо движение заложено в самой природе вещей. Оно столь же неумолимо, как статья закона. И оно совершалось так медленно и уныло, как это только возможно на самом унылом из семинаров по гражданскому праву.

Справа от меня, возле стола Лундберга, сидела девушка, которую я раньше не видел. Я стал смотреть на нее, потому что надо было хоть чем-нибудь заняться, а смотреть больше было не на кого. Она была удивительно хороша. Темные волосы обрамляли бледное скуластое лицо. Она была красива какой-то чувственной, почти животной красотой, при одном взгляде на нее возникали весьма недвусмысленные желания. Она сидела, плотно сжав губы, и непрерывно что-то записывала. Ее пальцы судорожно сжимали шариковую ручку, а ногти полыхали темно-красным лаком. Изредка она прикладывала ручку к губам и устремляла взгляд на Манфреда, даже не подозревавшего, какая ему уготована участь. Я попытался перехватить ее взгляд, но она смотрела только на Манфреда. А я тем временем старался представить себе ее ноги.

Списки обеих семинарских групп обошли аудиторию и вернулись наконец к Манфреду Лундбергу. Он закончил очередную тираду и взглянул на списки.

— Одна из групп почему-то показалась вам гораздо привлекательнее другой. Значит, нам придется предпринять некоторые принудительные перемещения, чтобы примерно уравнять их численность.

Это были его последние слова. Едва он успел закончить свою мысль о принудительных перемещениях, как сам был вынужден скоропостижно переместиться в вечность. Правой рукой он вдруг схватился за сердце, широко разинул рот и попытался привстать. Левая его рука так сжала край стола, что побелели пальцы.

— Мне плохо, — сказал он изменившимся голосом.

Лицо его смертельно побледнело, глаза за стеклами очков расширились от ужаса. Он хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Это продолжалось только миг, потом он упал на стол. Его рвало, на губах выступила пена. Голова ударилась о стол — и все было кончено.