Скарамуш. Возвращение Скарамуша

Франция бурлила – неотвратимость вторжения привела народ в ярость. На беспрецедентно наглый, полный угроз манифест герцога Брауншвейгского[169] французы ответили штурмом Тюильри и ужасами десятого августа. Правда, герцог только подписал манифест, а настоящими авторами этого документа были граф Ферзен и безрассудная королева. Манифест выпустили ради спасения короля, но достигли противоположного результата: по-видимому, чрезмерные угрозы более, чем что-либо другое, ускорили падение монарха, в котором французы стали видеть общественную угрозу.

Впрочем, господин де Керкадью, сеньор де Гаврийяк, путешествовавший под защитой крестника-революционера к безопасной гавани за рейнскими рубежами, эту точку зрения не разделял. Кантен де Керкадью усматривал в бескомпромиссном заявлении герцога уверенность хозяина положения, который располагает достаточными средствами, чтобы исполнить свое обещание. Путники обгоняли растянувшиеся колонны голодных, необученных, скверно одетых и чем попало вооруженных новобранцев. Какой отпор мог дать этот сброд великолепно вымуштрованным и снаряженным семидесятитысячной прусской и пятидесятитысячной австрийской армиям, усиленным двадцатью пятью тысячами эмигрантов – в том числе цветом французского рыцарства?

Вдосталь налюбовавшись из окна экипажа оборванными, убогими защитниками Республики, бретонский дворянин с видимым облегчением откинулся на подушки. Тревога его улеглась, в душе воцарилось спокойствие. Еще до исхода месяца союзники войдут в Париж. Революционный разгул окончен. Пора господам санкюлотам вспомнить о посте и покаянии. Не сдерживаясь в выражениях, господин де Керкадью изложил свое мнение вслух. Взор его был устремлен при этом на Моро и словно бросал тому вызов.

– Я бы согласился с вами, если бы артиллерия решала все, – ответил Андре-Луи. – Но для победы в битве одних только пушек мало, нужны еще и мозги. А мозги того, кто издал герцогский манифест, не внушают мне уважения.

– Вот как! А Лафайет? Или ты считаешь его гением? – Сеньор де Гаврийяк фыркнул.

– О нем судить рано. Он еще не командовал армией в условиях военных действий. Возможно, ничем не лучше герцога Брауншвейгского.

По прибытии в Дикирх обнаружилось, что городок занят гессенцами из авангарда дивизии князя Гогенлоэ,[170] которая наступала на Тьонвиль и Мец. Солдаты – опытные, хорошо вооруженные и дисциплинированные – были полной противоположностью тем оборванцам, которым предстояло сдерживать их наступление.

Андре-Луи снял трехцветный кушак, опоясывавший его оливково-зеленый костюм для верховой езды, и отцепил трехцветную кокарду с конической тульи широкополой шляпы. Документы он запихнул поглубже во внутренний карман застегнутого на все пуговицы жилета. По бумагам, служившим во Франции пропуском, здесь тоже могли пропустить – прямиком на виселицу. Отныне инициативу взял на себя господин де Керкадью. Чтобы получить разрешение ехать дальше, он отрекомендовался офицерам союзников. Его проверили, но исключительно для видимости, и разрешение тут же было выдано. Эмигранты продолжали покидать страну, хотя и не столь массово, как прежде. Да и с какой стати было союзникам опасаться тех, кто стремился оказаться позади их войск?

Погода испортилась, дороги развезло, копыта лошадей увязали в грязи. Ехать становилось все тяжелее. Наконец путешественники прибыли в Вейттлиб, где и заночевали в неплохой гостинице. Наутро небо очистилось, и, невзирая на месиво под ногами, они продолжили путь по плодородной Мозельской долине. Кругом, куда ни кинь взгляд, простирались мокрые виноградники, не сулившие в этом году большого урожая.

И вот после долгого пути, спустя целую неделю со дня отправления, дорожная карета миновала Эренбрайтштайн с его мрачной крепостью, прогрохотала по мосту и въехала в город Кобленц.

Теперь уже имя госпожи де Плугастель стало для них пропуском, ибо оно было хорошо известно в Кобленце. Ее муж, господин де Плугастель, был заметной фигурой при чрезмерно пышном дворе; с его помощью принцы основали в изгнании ультрароялистское государство. Существование последнего стало возможным благодаря займу, предоставленному амстердамскими банкирами, и щедрости курфюрста Трирского.