Скарамуш. Возвращение Скарамуша

– Если я утверждаю, что они у меня были, значит, я их достал. Хотя я и гасконец, никто покуда не был столь опрометчив, чтобы усомниться в моей честности и предположить, что я могу запятнать себя ложью. Я потратил золото на подкуп нескольких продажных каналий из числа тех, на ком сегодня лежит ответственность за управление Францией. Я давал взятку любому чиновнику, который мог мне пригодиться, который мог помочь осуществлению моего замысла. В остальном же, монсеньор, мой провал обусловлен двумя факторами, которые я не принял в расчет, когда начинал это трудное и, смею заверить, опасное предприятие. Во-первых, когда я прибыл в Париж, король уже находился под усиленной охраной на положении узника. Я опоздал всего на несколько дней, но их оказалось достаточно, чтобы мой замысел стал неосуществимым. И если вы, ваше высочество, желаете проявить справедливость, перенеситесь мысленно в Кобленц, где я впервые изложил вам свой план, и вы поймете, что вина за промедление, стоившее успеха, лежит на господине д’Антреге.

Д’Антрег изумленно вздрогнул и с возмущением вскричал:

– На мне, сударь? На мне?..

– На вас, сударь, – отрезал де Бац, обрадованный возможностью запустить наконец зубы в менее титулованного противника. – Разве не вы отнеслись к моему плану с пренебрежением? Разве не вы оспаривали его перед монсеньором и называли безрассудной тратой денег? Если бы вы не чинили мне препятствий, я выехал бы тремя неделями раньше. Я оказался бы в Париже в то время, когда король пользовался относительной свободой в Люксембурге. В моем распоряжении оставалось бы еще целых две недели на подготовку побега, который стал невозможен после заключения его величества в Тампль.

– Об этом нам известно только с ваших слов, – сказал д’Антрег, кривя губы и искоса поглядывая на Месье.

– Вот именно, и надеюсь, вам достанет мудрости не подвергать их сомнению, – ответил барон резко – так резко, что регенту пришлось постучать по столу, дабы напомнить обоим о своем присутствии и о надлежащем почтении к своему титулу.

– Ну а вторая причина вашего провала, господин де Бац? – осведомился он, возвращая барона к основной теме разговора.

– Предательство, опасность которого я всегда сознавал. Но у меня не было выбора, и пришлось пойти на риск. Обнаружив, что заключение его величества разрушило мой первоначальный замысел, я встал перед необходимостью составить новый план. Правильно или ошибочно, но я рассудил, что спасение в последнюю минуту даст наилучшие шансы. Я до сих пор убежден, что сделал верный выбор и, если бы не предательство, добился бы успеха. Осуществление побега требовало сугубой осторожности, безграничного терпения и кропотливой подготовки. Все это я сумел обеспечить. Я собрал небольшой отряд сторонников короля и поручил каждому из них завербовать нескольких других. Скоро в моем распоряжении оказалось пятьсот человек, и все мы постоянно поддерживали связь друг с другом. Я проинструктировал, снарядил и вооружил их под самым носом у Конвента и его Комитета общественной безопасности.[206] Я не жалел денег. Когда стало ясно, что его величество предстанет перед «судом» и приговор предрешен, мой план действий был уже разработан полностью. Ни у кого не вызывало сомнений, что только самый отъявленный сброд приветствует казнь короля, тогда как основная масса народа охвачена страхом и отвращением к палачам. Но это большинство подавлялось крикливой агрессивностью меньшинства, и только прозвучавший в нужную минуту смелый призыв мог бы вывести его из оцепенения. Особа помазанника Божьего окружена неким ореолом. Короля воспринимают не столько как человека из плоти и крови, сколько как символ, воплощение идеи. Любому, кто хоть сколько-нибудь наделен воображением или чувством, насилие над монархом отвратительно. На это и возлагал я надежды: я собирался расставить свои пять сотен в удобном месте, мимо которого короля должны были везти на казнь, и, когда карета поравнялась бы с ними, подать сигнал. Мои люди с криком «Жизнь королю!» бросились бы на охрану…

Барон сделал паузу. Семеро, зачарованные рассказом, казалось, старались не дышать. Все глаза были устремлены на гасконца.

– Может ли ваше высочество сомневаться, может ли сомневаться вообще кто-нибудь в том, что должно было произойти дальше? Мои пятьсот человек составили бы ядро массового бунта противников казни его величества. Они стали бы лезвием топора, который обрушился бы на палачей. Парижане стряхнули бы с себя оцепенение. – Полковник вздохнул. – Hélas![207] Если бы любой из вас был там, стоял вместе со мной в назначенном месте на углу улицы Луны у бастиона Бон-Нувель, если бы вы видели благоговейный ужас толпы, собравшейся посмотреть на королевскую карету, направлявшуюся на площадь Революции, как теперь называется площадь Людовика Пятнадцатого, если бы вы слышали гробовое молчание тысяч людей, вы не усомнились бы в моей правоте.