Скарамуш. Возвращение Скарамуша

– Жирондистов приговорил к смерти народ, – твердо заявил он. – Тут не может быть никаких аналогий. Сейчас же на основании невразумительных обвинений ведется атака на истинных друзей Свободы. Я поддерживаю предложение Шабо. Я требую, чтобы его приняли.

Следом выступил депутат, который поддержал Базира в том, что любого члена Конвента нужно выслушать, прежде чем выносить обвинение, но в остальном согласился с Филиппо: тех, кто попытается обойти предложенный декрет, следует объявить вне закона.

Но Базиру и тут не изменило хладнокровие.

– Нельзя осудить человека, который пытается избежать обвинений. Он действует, руководствуясь элементарным инстинктом самосохранения. Когда жирондисты приняли декрет об аресте Марата, тот почел за лучшее скрыться. Осмелится ли кто-нибудь из присутствующих осудить поступок великого патриота?

Никто, конечно же, не осмелился. И тогда Жюльен, вдохновленный мужеством сообщника, дополнил его выступление последним доводом и тем самым положил конец дискуссии:

– Если частное лицо пытается избежать обвинения, его не объявляют по этой причине вне закона. Почему же к представителям народа закон должен быть более суров, чем к частным лицам?

Поскольку у многих депутатов имелись веские причины воспротивиться расследованию, требуемому Филиппо, Конвент с радостью ухватился за разумный довод Жюльена и закончил дебаты. Предложение Шабо приняли, и нечистые на руку представители вздохнули с облегчением.

Казалось бы, Шабо одержал победу. Но человек, вдохновивший Филиппо, сдаваться не собирался. С галереи Андре-Луи слушал, наблюдал и подыскивал нового кандидата на роль орудия судьбы. В тот же вечер его видели за ужином у Феврье в компании голодранца-адвоката по имени Дюфурни, который пользовался репутацией выдающегося патриота и был заметной фигурой в Якобинском клубе.

На следующий вечер этих двоих опять видели вместе, на этот раз в самом Якобинском клубе; и там Дюфурни поднял свой голос против вчерашнего выступления Шабо и Базира, опротестовавших инициативу Филиппо. Он призвал якобинцев потребовать от Конвента расследования, которое выявило бы мотивы демарша этих двух депутатов.

Предложение встретили аплодисментами, которые сами по себе показывали, до какой степени упала популярность Шабо.

Народный представитель, тоже присутствовавший в клубе, почувствовал, что у него подгибаются колени. Он едва не расплакался при мысли о том, как легко его заманили в западню. И худшее еще ждало его впереди. Дюфурни только открыл шлюзы.

Отчаяние придало Шабо сил. Он поборол страх и поднялся на трибуну, чтобы представить собравшимся свои объяснения. Неискоренимая страсть к обличениям возобладала и на этот раз. Шабо заговорил об измене, о заговоре, об агентах Питта и Кобурга. Но если раньше его ораторский пыл вызывал у публики воодушевление, то теперь он принес Шабо лишь насмешки. Его перебивали, над ним глумились, требовали говорить по существу – не о Питте и Кобурге, а о себе самом. Шабо, совершенно не подготовленный прошлым опытом к такой враждебной реакции, запинался, потел, мялся и наконец, приняв поражение, начал спускаться с трибуны. И тут раздался визгливый женский крик, от которого у него застыла в жилах кровь:

– На гильотину!

Этот ужасный клич подхватили со всех сторон. Шабо замер на ступеньке, лицо его посерело. Он поднял над головой стиснутый кулак, призывая к молчанию, и крики, гремевшие под сводами зала, стихли.

– В чем бы ни обвиняли меня враги и революционерки, я всегда стоял на страже интересов народа! – крикнул он надтреснутым голосом, мало напоминавшим его обычные мягкие интонации.

С этим невразумительным заявлением он спустился на ватных ногах с трибуны и под враждебными и насмешливыми взглядами тех, кто еще вчера считал его полубогом, рухнул на ближайшую скамью.

На трибуну снова взбежал Дюфурни.

– И этот предатель еще смеет утверждать, что стоит на страже интересов народа! Человек, оскорбивший общественное мнение женитьбой на иностранке, на австриячке!

Шабо вскинул голову. Это было что-то новое. С этой стороны он не ожидал нападения. Значит, прежних обвинений им недостаточно. Значит, существует заговор с целью уничтожить его? Шабо обвел зал безумными глазами и наткнулся на взгляд Андре-Луи Моро, который с любопытством его разглядывал. И было в этом взгляде нечто такое, от чего Шабо пронзило ледяной иглой ужаса. Что делал здесь Моро? И что связывало его с этим негодяем Дюфурни? В Шабо проснулось смутное подозрение, но он тут же забыл о нем, услышав продолжение речи адвоката:

– Какую наглость, какое презрение к собственному народу и его чувствам надо иметь, чтобы выбрать такое время для такого брака! Он играет свадьбу с австриячкой в тот час, когда Антуанетта предстала за свои преступления перед Революционным трибуналом, когда страна, окруженная наемниками чужеземных деспотов, осыпает иностранцев проклятиями; когда наши братья на границах оставляют своих жен вдовами, а детей сиротами. И в такой момент Шабо заключает выгодный брак с австрийской подданной.