Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде

– Да уж это, – говорит, – не беспокойтесь.

Согласились и по рукам ударили.

Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до самого турецкого Истамбула пополам с Константинополем, но шли всё наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта рыжего, а Левша говорят, будто он сивый как кобыла в лунную ночь.

Левша говорит:

– Перекрестись и отворотись – это черт из пучины, первый знак Апокалипсиса.

А англичанин спорит, что «это морской водоглаз».

– Хочешь, – говорит, – я тебя в море швырну? Ты не бойся – он мне тебя сейчас назад подаст, у них с этим строго.

А Левша, которому море уж давно по колено было, и отвечает:

– Если так, то швыряй. Протестируем, мол, твои слова.

Полшкипер его взял на закорки и понес к борту на манер балласта.

Матросы это увидали, остановили их и доложили капитану, а тот велел их обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы могли и пить и есть и свое пари выдержать, – а горячего студингу с огнем им не подавать, потому что у них в нутре может спирт загореться и тогда придется пожарную тревогу играть.

Так их и привезли взаперти до Таврической губернии, и пари из них ни один друг у друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина в ай-лимпийскую деревню, а Левшу как водится – в квартал.

Отсюда судьба их начала сильно разниться.

Англичанина как привезли в ай-лимпийскую деревню, в англицкий поселочек, сейчас сразу позвали к нему спортивного лекаря и аптекаря. Лекарь велел его при себе в теплую ванну всадить, а аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую бодрящую пилюлю и сам в рот ему всунул, а потом оба вместе взялись и положили на перину и сверху шубой покрыли и оставили потеть, а чтобы ему никто не мешал, по всей деревне приказ дан, чтобы никто из атлетов чихать не смел. Дождались лекарь с аптекарем, пока полшкипер заснул, и тогда другую бодрящую пилюлю ему приготовили, возле его изголовья на столик положили и ушли.

А Левшу по русскому обычаю свалили в квартале на пол и спрашивают:

– Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?

А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни слова не отвечает, а только стонет.

Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с трепетиром, и деньги обрали, словом тотальный шмон устроили по беспределу, а самого пристав велел на встречном извозчике бесплатно в больницу отправить.

Повел городовой Левшу на пролетку сажать, да долго ни одного встречника поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А Левша все время на холодном парате лежал, так как Крым в том году мимо тепла проехал; потом поймал городовой извозчика, повезли Левшу да как с одного извозчика на другого станут пересаживать, всё роняют, а поднимать станут – ухи рвут, чтобы в память пришел.

Привезли в одну больницу – не принимают без тугамента, привезли в другую – и там, не принимают, и так в третью, и в четвертую – до самого утра его по всем отдаленным кривопуткам южного крымского берега таскали и все пересаживали, так что он весь избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в простонародную больницу, где неведомого сословия всех умирать принимают.

Тут велели расписку дать, а Левшу до разборки на полу в коридор посадить.

А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, приободрился до крайности, на легкий завтрак курицу с рысью съел, ерфиксом запил и говорит:

– Где мой русский камрад? Я его искать пойду. Сам погибай а товарища выручай!

Оделся и побежал.

Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро Левшу нашел, только его еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался англичанину.

– Мне бы, – говорит, – два слова государю непременно надо сказать.

Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:

– Разве так можно! У него, – говорит, – хоть и шуба овечкина, так душа человечкина.

Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не смел поминать душу человечкину. А потом ему кто-то сказал: «Сходил бы ты лучше к казаку Платову – он простые чувства имеет».

Англичанин немедля направился к ай-лимпийской ставке и достиг Платова, который теперь опять на походной укушетке лежал. Платов его выслушал и про Левшу вспомнил.

– Как же, братец, – говорит, – очень коротко с ним знаком, даже за волоса его драл, только не знаю, как ему в таком несчастном разе помочь; – а ты беги скорее к Лизке Лесистратовой, она в в этой части опытная, она что-нибудь сделает.

Полшкипер пошел и к Лесистратовой и все рассказал: какая у Левши болезнь и отчего сделалась. Мамзель Лесистратова взволновалась и говорит:

– Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора Сельского, что мы из Петербурга выписали.