Сказ о Владе-Вороне (СИ)

— Влад… — она шагнула в его сторону, но натолкнувшись на предупреждающий взгляд, остановилась. — Прошу тебя, прости мне сделанное и сказанное. Из любви же одной быть с тобой хотела, вот и наплела с три короба. Не со зла я!

— Нет мне дела ни до помыслов твоих, ни до желаний, — ответил он. — У каждого человека есть свои границы дозволенного. Человек совестливый никогда не переступит через них, как бы ни жаждал, какими бы мыслями ни руководствовался. Навязчивость твоя мне противна, неправда — тем паче, а уж действия ни понимания, ни снисхождения не вызывают, а одно сплошное презрение. Никогда я не возлягу с той, кто будит в душе только лишь отвращение.

Ахнула Забава раненой пичугой, рот ладонями тотчас зажав. Глаза ее слезами наполнились, но ни капли по щекам, вмиг побелевшим, не скатилось.

— Верно, видать, святые люди о таких, как ты, говорят, — проронила она. — Только зло несете! Богопротивны вы!

Говорила она теперь не о Владе, а о «них», конкретного человека не видя, а толпу обезличенную на его месте представляя. Кого-то чужого да неприятного ругать всяко проще, чем давно знакомого.

— Любая другая с подобных слов топиться побежала бы! Наверняка этого ты и хочешь.

— Вряд ли, Забава, — ответил ей Влад. — Девица, на все готовая, лишь бы удержать подле себя того, кому противна, никогда с жизнью кончать не станет. Скорее, возненавидит и себя, и его, и окружающих, но мне до того дела нет. С меня достаточно. Ни знать тебя больше не хочу, ни видеть, ни разговаривать.

— А ты!.. — начала она, но Влад перебил:

— Я сделал все, лишь бы расстаться с тобой по-человечески, добрую память о себе сохранив. Ничего я тебе не обещал, даже отроком будучи, а уж нынче и подавно.

Она заплакала, но Владу уже и это безразличным стало. Он лишь какую-то странную грусть испытывал: была Забава хорошенькой в детстве (да и сейчас немногие сравнялись бы с ней красой), неглупой, образованной; случалось, говорили о многом. И вот ведь как жизнь обернулась, хотя ни словом, ни делом, ни намеком, ни в мыслях — тут Влад душой точно не кривил — в симпатии не признавался. Никогда не возникало у него желания связать свою судьбу с этой девицей.

— Неужто твоя ворожея настолько лучше? — спросила она, носом шмыгнув.

— К слову, о гордыне, — заметил Влад, — а ведь ты именно и взвилась, решив, будто у меня кто-то появился. Ревность взыграла, не более.

— Ты же сам говорил, что сердце свое отдал!

— Разве? — Влад задумался. С чего бы ему такое ляпнуть? — Ни ворожее, ни королевишне сердце мое не принадлежит.

— А кому? — у Забавы аж слезы высохли, настолько интересно стало.

— О том я тебе говорить не собираюсь, довольствуйся и тешься тем, что вызнала, а теперь иди вон.

Возможно, и жестоко то было, недостойно. А как быть, если ни добрые слова, ни уговоры, ни заверения не действуют? Хотела Забава еще сказать, да кончилось у Влада всяческое терпение. Вскочил он с лавки, ухватил ее за плечо, поволок к двери, ногой ту отворил и выпихнул девицу восвояси — аккурат в руки опешившему стражнику. Мельком подумал, что хоть какая-то польза ему от Забавы: в точности узнал об охране.

— Отведите племянницу княжескую в ее опочивальню: время больно позднее. И не пускайте ко мне более! — гаркнул так, что у стражника и его товарища рты раскрылись от изумления, и если висели у тех на языке слова о невозможности пленнику подобные наказы отдавать, то там они и остались. Влад же за ручку ухватил да дверь затворил с хлопком, от которого, казалось, весь терем подпрыгнул.

…Волхв Златоуст явился к нему, когда за окнами совсем стемнело, а домочадцы почивать улеглись, скользнул в горницу без опаски, рядом на лавку присел, даже не поздоровавшись, и сразу спросил:

— А скажи мне, вещий, скоро ли князь наш веру отцов и прадедов предаст, как и богов исконных?

— Скоро, волхв, — ответил ему Влад. — Князь думает, вера чужая, вражья, силу и власть ему даст. Ошибается, только хуже сделает, а Русь на колени поставит на многие лета вперед.

Златоуст губу пожевал да волосами тряхнул.

— Готовься, — предупредил Влад, — очень скоро и на тебя, и на таких, как ты, начнутся самые настоящие гонения. Многие слова значение свое поменяют. Уродами худших из людей величать примутся; кощунами — тех, кто кривду бает. Калик перехожих — ущербными калеками. Зла я вам, волхвам, ни одному не желаю, потому уходите поскорее из стольного града, не дожидайтесь, пока князь киевлян в реку загонит да насильно крестит, — и говорил он сейчас искренне. Хоть и помышлял против него Златоуст, а в сравнении и с Забавой, и с князем являлся своим, русским, единоверцем и побратимом по духу.

— Ясно, вещий. Спасибо…

Помолчали. Златоуст уходить не собирался, все больше о своем раздумывал.

— Чего я в голову не возьму, — признался Влад, — отчего Владимир все никак не успокоится и за властью своей гоняется?