Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)

Туточки дедочка Ващще Премудрый, внимательно наблюдавший всю эту сцену в блюдечко, страшно заерзыхал* на табурете, как слон на кларнете, а засим крякнул и воскликнул с пафосом:

– Совершенно с энтим согласен! Во всём! Авось и вы все согласны со мной во всём, кря-кря! Ах, нет, не то! Аз хотел сказать: всё пропало! Вах, естли не принять срочные меры, то мы потеряем Катю! Тенчас она – думная, понимаешь, болярыня, ночью – постельничья, а утром – царица! Сапожки! Чичас же влеките Екатерину назад! Авось ощо* не поздно! – и дедочка яростно защелкал пальцами.

– Совершенно с вами со всеми согласен! Во всём! – крякнув, изговорил с пафосом самый уважаемый и самый авторитетный. – Авось и вы все согласны со мной во всём!

– Нет! Совершенно с вами не согласны, кря-кря! Ни в чём! – с пафосом заорали дедушка с Иванушкой и страшно заерзыхали на табуретах, как слоны, понимаешь, на кларнетах.

Тутоди перед дедушку и Иванушку невесть как – ведь дверь и окно были закрыты, тольки форточка открыта – появилась взбудораженная Катя в сапогах, разместилась посреди избы и затопала громко-прегромко, не в силах остановиться. Остро запахло ваксой. Иван в изумлении раскрыл рот, и туда залетел одиночный комарик, а дедуган в восхищении хлопнул себя по колену и прибил комарика номер два.

– Ну ни фига-а-ам! – вскрипнула евродверь. – Вах, ёшкинам кошт!

– Левой! Левой! Левой! – командовал сам себе левый сапог. – Раз-два! Раз-два! Раз-два!

– Правой! Правой! Правой! – командовал сам себе правый сапог. – Раз-два! Раз-два! Раз-два!

– Стойте, стойте, сапожки! Ик! Ик! – пищала Екатерина, да сапожищи не слушались: самозабвенно маршировали.

– Ик! Сапоги! – в возмущении закричал дедушка.

– Ик! Шо? – гаркнули сапоги и Екатерина.

– Ик, ик! Стой, раз-два! – скомандовал сапогам дедушка, и марширующие враз-вдва остановились, хотя и едва-едва, ик, ик. – Равняйсь! Смирно!

Сапоги выровнялись и присмирели, а Катя вытянулась, завертела головой, высунула язык и принялась корчить рожи.

Дедуган глянул на вытянувшуюся перед ним прелестнейшую деушку в боевых сапогах – пятки вместе, носки врозь – и завопил, вскакивая с табурета, как корнет с фальконета:

– Пр-р-релестная мадьмуазель! Обольстительная фройляйн! – и изо ртищи у него потекли слюнищи. – Поз... поц... ваш... ще... чар... дец!..

– Ну ты, дедушка, ващще! – возмутилась обольстительная фройляйн, она же – прелестная мадьмуазель. – Какой такой поз... поц? Що такое чар... дец?

– Я сказал: позвольте поцеловать вашу ще...

– Ще?..

– Ще!..

– Щечку? – предположила Екатерина в крайнем возмущении.

– Ще!.. Ще!..

– Щ-щ-що-о-о?!

– Ще-е-е... ще-е-е... щепо-о-оть, ёшкин кот!

– А-а-а! – с облегчением протянула Огняночка. – Этто совсем другое дело!

– Ась? – спрохал дедушка.

– Хм-хм... А-а-ах, ах, вселды* битте шён! – протянула Огняночка свою ще... ще... щепоть дедушке.

Старичища, извиваясь, впился губищами в Катину ще... ще... щепоть, но вдруг препротивнейше заверещал:

– Ой-ё-ё-ё-ёй! Как я сильно обжегся! – и плюхнулся на табурет, как корнет на фальконет, да и принялся облизывать обожженные губищи.

Горячо возмущенная Катя резко махнула рукой:

– Фу! Це... це... целоваться учился, учился, университеты для энтого проходил, а так и не наловчился, черт побери!

– Вах, фиг-то там!

– Вот именно, вах, фиг-то там! Что делать, черт побери?! Что делать? Как пережить такое величайшее огорчение? – трагически прошептал старбень. – Черт побери мои университеты: Оксфордский, Кембриджский и Гарвардский! Скольки я там пешеходных дорожек проходил, выглядывая привлекательных одиночек!

– Ну чьто, я так и должна стоять перед вами по стойке смирно? Неужели никто не предложит мне присесть? Авось всё-таки предложит! Хотя бы из уважения к моему сану! Я же топерчи не черная крестьянка, а думная, понимаешь, болярыня!

– Вах, как же энто мы могли забыть! – огорченно сказал оксфордец, кембриджец и гарвардец. – Вольно, Катя, отставить смирно, присаживайся на тубарет! Тольки мельхиоровый поднос из буфета возьми да под себя подложи!

Катя так и поступила.

– А здорово ты его, цезаря-батюшку-то, газетками-то уела! Как он позеленел, услышав про налог на царские-то хоромы! Авось топерь всё сполна заплатит – за всё! Аж тринадцать процентов! А главное – этто то, что мы тебя не потеряли, Екатерина, калды* он тебя в постельничьи идти к нему уговаривал! Хе-хе!

Катя горько вздохнула и заерзала на табурете. Табурет под ней задымился. Все закашлялись. А изо рта Ивана пулей вылетел одиночный комарик, но далеко улететь не смог: воспарил, паразит, ударился об потолок и хлопнулся в изнеможении на дедушкино колено.

– Ну что, Катя, ты рада? – радостный дед хлопнул себя по колену и прибил комарика.

– Фиг-то там!

– Что, я?

– Да, ты! – радостный дед сунул машинально комарика в ртищу – и слопал привлекательного одиночку!

– Я рада! – с кислым видом ответила Екатерина, памятуя о том, что в случае неудачного ответа её могут прибить и слопать.

– Ах, Катя! За доставленное удовольствие я готов сделать тебя счастливой!

– Ой!

– Шо?

– А эвто как?

– За доставленное удовольствие я готов исполнить три твоих заветных желания!

– Ой!

– Шо?