«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

Отечественное литературоведение советского периода видело в Салтыкове обличителя пороков дореволюционной России, которого удобно было представить если не атеистом, то человеком очень далеким от христианского миропонимания. Очевидно, что идеологические установки послужили преградой для научного изучения как мировоззрения Салтыкова в целом, так и статьи писателя о книге Парфения. Подчеркивая противоречивый характер рецензии Салтыкова, Ю. М. Соколов находил, что автор статьи «сам убедился в своей неудаче», так как, впадая «в идеализацию религиозных настроений в духе Парфения», «неминуемо должен впадать и в постоянные противоречия с самим собою»[200]. Тут же исследователь говорит о «всяческих почтительностях» Салтыкова в адрес церковных писателей как об «очень стесняющей маскировке», к которой приходилось прибегать автору во избежание проблем с цензурой. Подобные заключения о «борьбе» писателя-«материалиста» (который «прямо издевается над славянофилами»[201]) против «сторонников аскетического воззрения» сегодня нуждаются и в переоценке, и в комментариях. Заметим, что Ю. М. Соколов признавал «большое значение» рецензии Салтыкова, считая ее важным этапом в становлении мировоззрения писателя, а Н. В. Яковлев называл разбор Салтыковым книги Парфения «замечательным».

Научный вклад С. А. Макашина в изучение творчества Салтыкова-Щедрина общепризнан. Статья, в которой ученый рассматривал влияние книги Парфения на Салтыкова[202], оставалась до 1999 г.[203] почти единственным общедоступным русскоязычным источником, где содержались сведения о «Сказании» и его авторе. Текст этой статьи с небольшими дополнениями вошел в «Биографию» Салтыкова, также изданную исследователем[204]. Именно Макашин в своих комментариях признал статью о книге Парфения таким же важным мировоззренческим документом, каким была более ранняя статья Салтыкова о стихотворениях Кольцова[205].

С. А. Макашин, подробно изучивший рукопись Салтыкова, опубликовал рецензию в двух редакциях. Характер правки Салтыкова, изменения, затрагивающие структуру статьи, вполне позволяют разделить текст так, как это сделал ученый. Обличение аскетического воззрения, усиленное в последней редакции, в том числе привлечением множества духовных стихов, отличает ее от первоначального текста. Справедливо указывая на то, что критические характеристики воззрений Древней Руси значительно шире развернуты в более поздней редакции, С. А. Макашин заключал, что перевод статьи «в ключ резкой полемики с аскетизмом и его защитниками» привел ее автора к переоценке книги Парфения.

Однако наше изучение слоев рукописи показывает то, что исправления Салтыкова нигде не касались ни основного содержания рецензии, ни оценки «Сказания». Отдавая должное интересу Салтыкова к «задушевным воззрениям» русского человека, Макашин максимально разводил мировоззрения автора статьи и самого Парфения. Исследователь стремился показать постепенный уход писателя от «идеализации религиозного чувства». Ученый делал акцент на разнице мировоззрений Салтыкова и о. Парфения и, исходя из нее, объяснял не только положения статьи, но и важнейшие идейные позиции писателя. Такой подход во многом упрощал и сложное содержание рецензии, и трактовку творческих поисков ее автора. Макашин писал, что Салтыков в своей статье «не раз подчеркивал свою отдаленность от <…> верований и убеждений, персонифицируемых в фигуре Парфения в его поисках “истинной веры”»[206]. «Создается впечатление, — заключает исследователь, — что, задумав статью с целью показать на материале повествования инока Парфения идеологически и психологически здоровые тенденции в религиозных настроениях масс, Салтыков в процессе работы над статьей пришел к принципиально другой оценке и этих настроений, и самого сочинения, которое <…> по значению своему в сфере разъяснения внутренней жизни русского народа он ставил вначале рядом с высоко ценимой им “Семейной хроникой” С. Т. Аксакова»[207].

В том, что Салтыков занял или склонен был занять по отношению к «Сказанию» отрицательную позицию, С. А. Макашин находил подтверждение у Ап. Григорьева, в его работе «Парадоксы органической критики». Мемуарные материалы Григорьева послужили непомерному преувеличению салтыковского неприятия «аскетизма»[208]. Здесь стоит напомнить об особой позиции критика, который воспринимал Салтыкова как своего оппонента, а, возможно, и литературного соперника, поскольку Григорьев также работал над статьей о Парфении для журнала Дружинина и не завершил ее. Сам Салтыков в рецензии о книге отчасти предупредил упреки, подобные упрекам Григорьева: «Не странно ли обвинять нас в том, что мы как будто бы лишены органа для понимания тех светлых подвигов веры и благочестия, о которых рассказывает нам почтенный автор “Сказания”?» (5, 52).