Сказание о флотоводце

…-Изо всей армии Адойзл-Ахмета, защищавшей крепость Измаил, уцелел в те дни только Ибрагим Нура, янычар. Он спасся потому, что умел, стоя спиной к врагу, наносить удары необычайно гибкой, когда-то вывихнутой рукой. Когда окружали его, подходя сзади, он вырывался, нападал сам. Ночью, когда крепость пала, Ибрагим проскользнул в подземный ход и, пройдя его, оказался в пустынном поле. Он не верил в то, что аллах разрешит ему спастись одному, и в ожидании погони сел на мерзлую, запорошенную первым снегом землю. Синие шаровары его были в крови, из красного халата торчали лохмотья ваты, кривая сабля висела меж ног; бородатый, косорукий, с нелепо, высоким тюрбаном на маленькой голове, он не испытывал сейчас иных чувств, кроме смирения и доброты к людям.

В разгоряченном воображении его еще стояли крепостные стены: женщины, выпущенные из гаремов, исступленно побивали камнями русских, муллы кричали на крышах мечетей, воздевая к небу руки. И отовсюду, по фашинам, переброшенным через рвы, по лестницам, заваленным трупами, карабкались солдаты маленького Топал-паши[9] в серых башлыках. Штурм был внезапен. Маленький Топал-паша давно пугал Ибрагима; незадолго перед штурмом Топал-паша выстроил на берегу Дуная деревянную крепость, похожую на Измаил, учил своих солдат штурмовать ее. Ибрагим, стоя у башенных часов, часто видел на деревянной вышке этой крепости такого же, как он сам, янычара.

Выучив солдат, Топал-паша предложил сераскиру сдать Измаил. Сераскир ответил: «Скорее Дунай повернет обратно и небо упадет вниз, чем Измаил сдастся». В крепости без умолку били барабаны: торговцев, писцов, улемов и нищих обучали искусству сабельного удара. У бастионов было шумно, как на базаре, и он, Ибрагим Нура, осчастливленный войной, водил рабынь-персиянок на стены стрелять ил бойниц по кяфирам.

Ибрагим зябко ежился, озираясь с нерешительностью человека, потерявшего дорогу. Мирно темнели вдалеке крепостные стены, на озере Калабух выли голодные псы, а над городом, над плоскими крышами глиняных домов, вспыхивало зарево и пряталось за смрадным густым дымом. Должно быть, горели склады масел и фитилей. Ибрагим ждал: вот весь город вспыхнет, как смоляной факел, и настанет конец.

Но конец не приходил; густела ночь, полная тишины и покоя. Ибрагим поднялся на ноги, плотнее запахнул халат.

Он шел без отдыха всю ночь и днем был в таможенном городке, на пути домой. Пройдя оживленный плашкоутный мост и завидев пеструю ратушу, белый минарет и неизменные кофейни с навесом из цветного стекла, он почистил одежду, приосанился и, нащупав в кармане несколько пиастров, с бравым видом пошел в кофейню. За шахматным столом два полуглухих купца, почти сталкиваясь толстыми носами, кричали на ухо друг другу новости. Из их Ибрагим помял, что на Дунае по вине русских застряли их караваны и к ним пристал какой-то английский аристократ вместе с актерами и музыкантами. Все они ждут, когда сдастся Измаил. По этого не будет: султан приказал повесить каждого турецкого воина, оставшегося в живых, в случае падения крепости. Аллах не отступится от города своего! Всякому известно, что Бендеровскую крепость, более слабую, чем Измаил, русские сумели взять только подкупом. Измаил не падет. Если случится это несчастье, Франция и Англия изменят Турции, и тогда… Купцы, схватившись за головы, раскачивались на табуретках, и длинные мохнатые кисти их халатов стучали по столику, задевая за крохотные чашечки с остывшим кофе.

Ибрагим слушал эти речи и начинал думать, что он хуже вора, что незаконно и легкомысленно сохранил он свою жизнь. Вероятно, он был единственным спасшимся человеком, если эти почтенные люди ничего не знают о гибели гарнизона и падении крепости. Ему хотелось крикнуть, обратившись лицом к востоку: «Аллах велик, и велико горе, данное тобой мне, но не виноват я в участи своей!» — подобно тому, как кричат люди, хоронящие родных, как кричит мулла на похоронах и в дни байрама. «Я не виноват в том, что живу, дышу, слышу и вижу, чувствую силу аллаха, — хотелось сказать Ибрагиму. — А если я умру теперь, то нелюбимое дерево вырастет в моем изголовье и родные проклянут меня! Но что же мне делать?»

В то же время в нем росло желание подальше уйти от людей, чтобы наедине подумать о том, почему отступился аллах от Измаила, от твердыни своей? В памяти Ибрагима звучали слова янычарской клятвы: «Измаил — святой город, защита мусульман. С падением его меркнет слава аллаха и я не смею жить». Потом он вспомнил о своей победе на состязаниях в Стамбуле: он, косорукий, приземистый феллах из Салоник, после этой победы на площади Сулеймана Великолепного был принят в янычары, и с тех пор соседи обязаны были помогать его семье.