Сказание о годах Хогэн

«Меня отлучили от моего старого дворца, теперь я предаюсь размышлениям, находясь на дорогах иной провинции. Раньше, благодаря обладателям ворот из софоры и гробниц предков[605], яшмовое тело[606] стремилось к пиршествам и отдыху, ныне же я уехал из своего дворца туда, где о любимую землю разбиваются волны, в места к югу от реки[607] Здесь буря срывает макушки с сосен, черепичные кровли смотрят на предрассветный месяц, дождик капает на листья павлонии, а бывший император пребывает в печали под вечерней росой. Редко-редко в провинции странствий[608] сопутствует ему солнце и утихает невыплаканная скорбь.

Чтобы вернуться в старую столицу, белояшмовый мудрец[609] должен ещё раз устраивать заговор. Вспоминается, как в столице слагали стихи о ночных тенях над облаками. Солнце восходит в "драконовом углу"[610], гости облаков быстро забывают о наслаждениях, дымные народные жилища, крытые чернобыльником, погружены в печаль, и переживают упадок. Здесь быстро постигаешь истину.

Следы куликов
На берегу залива
К столице ведут и назад.
А сами они
Кричат и кричат
В Мацуяма».

Когда монашествующий принц из Омуро изволил просмотреть это письмо, у него заструились слёзы. Господин канцлер по-разному высказывался через посредников, однако, когда младший советник, Вступивший на Путь Синсэй произнёс:

— Государь изволит пребывать в ссылке. Хотя в столицу возвратились только следы его руки, мне это кажется недобрым знаком. Меня беспокоит, какие желания кроме этих у него есть, — правящий император действительно задумался о том, что, пока не будет его позволения, сил вернуться у изгнанника недостанет. Услышав об этом, Новый экс- император молвил так:

— Сожаления достойно. Это относится не только к нашей стране, Японии. В разных странах, вплоть до Индии, Китая, Чёртовых морей[611], Корё[612], государства киданей[613], люди воевали за посты, соперничали за власть в государстве. Старшие братья сражались с младшими, много раз поднимали друг против друга войска дяди и племянники. Здесь есть чему поучиться и в древности и теперь, но времена сменялись и уходили, покаявшиеся в грехах получали прощение, а милость монархов безгранична. Как бы там ни было, в самом деле, вступив на Путь и став монахом, во имя просветления читать сутры позволено всем; не надо скупиться даже на переписывание всей Трипитаки, где содержатся записи во благо будущей жизни. Не бывает таких врагов, которые оставались бы и в будущей жизни. В противном случае жизнь наша бесполезна.

После этих слов Синсэй не стал сбривать волосы на голове августейшего и обрезать ему ногти, стыдясь того, что при жизни августейший обликом своим подобен тэнгу.

Когда об этом услышали в столице, правящий император благоволил послать к нему судью из Левой дворцовой охраны Хэй Ясуёри, велев ему поехать и посмотреть на облик Нового экс-императора.

Ясуёри переправился на остров и, когда сообщил, что прибыл туда как посланец императора, ему было сказано:

— Подойди сюда поближе!

Ясуёри отодвинул лёгкую ширму и увидел, что волосы и ногти у Нового экс-императора были длинными, что тот был в рясе цвета закопчённого персимона, с ввалившимися глазами на жёлтом лице, исхудавший и ослабевший. Смиренным голосом он произнёс:

— Я не собираюсь упрекать правящего императора, подчиняюсь осудившему меня закону. Однако же, хотя сейчас я настойчиво говорю о том, что должен быть помилован, пока что нет мне никакого прощения, и желания мои невыполнимы. Поэтому я неожиданно принял намерение заняться самоусовершенствованием.

Так высказался Новый экс-император, и вид его, обросшего волосами, был весьма необычен. Ни слова не говоря, Ясуёри спешно оставил его.

Таким образом, поскольку Новый экс-император занялся переписыванием сутр, он велел положить их перед собою и произнёс обет-клятву: