Сказание о князе Дмитрии и Волхве

Потом начала рассказ. Когда она говорила, то Дмитрий и Радонеж словно видели всё происходящее: словно картины цветные, на которых все разговаривают, движутся, – сменяли одна другую.

– Мой приёмный отец, Баян, был Волхвом. Но он избрал путь не отшельничества, как многие из Волхвов, но конкретной помощи людям – ради сохранения среди людей древних знаний. Он хотел привнести в души людей хоть немного добра и света, научить не подчиняться злобе и страху, научить, как с любовью сердечной жизнь изменить к лучшему.

Он ходил с гуслями по сёлам и городам – и пел песни, рассказывал сказы, из которых люди могли узнать и понять многое.

Эти песни он пел так же, как я сейчас вам рассказываю: каждый слушающий словно видел ожившие картины.

Однажды на месте сгоревшего поселения тех, кого называют теперь язычниками, он нашёл чудом уцелевшего ребёнка. Это и была я.

Баян долго пытался отдать меня в семью какую-нибудь: ведь не сподручно с грудным младенцем путь держать. Но никто не соглашался взять меня. И тогда мой отец принял это как поручение от Бога.

Вот так я и росла под мудрые песни отца моего – вместо колыбельных.

Он выучил меня и петь, и танцевать, чтобы выступать перед людьми, которые слушать нас приходили. Когда я танцевала и пела, то словно солнышко в груди моей – любовь сияла, свет и любовь из рук лились.

Мы и в деревнях бедных, и в княжеских палатах бывали. Много по земле прошли!

А потом стала я просить отца – большему меня научить, Волхвой настоящей сделать. Но до конца выучить меня, пока тело его живо было, он не успел. Упрямая я была тогда и своевольная! Поэтому не спешил он знания большие мне передавать, пока я своими эмоциями и желаниями во всей полноте управлять не научусь.

А потом узнал он от Бога, что смерть его близка. И – что смерть ту на глазах у многих людей он принять должен: чтоб запомнились песни, что он пел, чтоб, даже имя его слыша спустя столетия, многие люди могли бы почувствовать Любовь Божию, что с ним всегда в Единении пребывала.

Он не хотел, чтобы я видела его смерть, не хотел, чтобы я погибла вместе с ним. Он отправил меня учиться к Волхвам, что жили уединённо и учили нескольких человек знаниям древним.

Я уже тогда могла многое видеть и ощущать душой.

Когда я у Волхвов жила, почувствовала, что смерть отцу моему грозит. Видела, что вокруг него сгущается злоба, словно тучи тёмные, а он – словно Солнце – всё ярче и ярче сияет Силой и Любовью Божественными!

Сказала я о том Волхвам.

А они говорят:

– Знаем мы об этом. Судьбу такую он себе сам избрал. А тебе – велел здесь жить и учиться!

… Всё во мне тогда возмутилось! Наговорила я слов горьких Волхвам, о том, что о любви они говорят – а сами любви не знают, раз не хотят спасти отца моего!

Побежала сама туда! Не знала от отчаяния, что делать стану, но бежала: либо смерть от него отведу, либо с ним вместе погибну!

Когда добежала и нашла то место – лишь пепелище от костра, на котором тело Баяна живым сожгли, увидела.

Отчаяние меня охватило! Плакать даже не могла! Что делать – не знала!

Тут женщина меня за плечи трясёт: «Беги скорее отсюда! Ищут тебя! Девочку ту, что с певцом ходила, велено воинам отыскать и убить!»

Да только поздно. Увидели меня всадники!

Я вновь бежать к лесу бросилась – туда, где лошадям невозможно скакать, в бурелом забежала.

Они спешились, лес прочёсывают, мечами звенят, кричат друг другу.

Я тогда долго бежала из последних сил. Об одном дума, чтобы не приблизиться к месту, где Волхвы оставались: чтоб не выдать их невольно. Долго бежала, думала, что это – конец.

Да тут меня старец, в скиту живущий, спас. Я в келью отшельничью забежала – а там только гроб в углу стоит да икона на стене одна. Перед иконой старец седой на коленях стоит.

Посмотрел он на меня – и молиться дальше стал.

А я в гроб тот залезла и крышку прикрыла.

Воины, когда в келью ту вбежали, меня не увидели, поклонились, перекрестились – и дальше искать бросились.

Когда ушли все, выбралась я из гроба этого. Идти хотела.

А старец мне воды налил, хлеба дал. Говорит:

– Коли Бог привёл – оставайся, живи, покуда захочешь.

… И я осталась.

Год целый я у него прожила.

За тот год мы всего несколько раз словом перемолвились. А научилась я тогда – очень многому! Хоть и жил он своей жизнью, а я, вроде бы, – своей.

Да только, когда смотрела я, как он молитвы читает, – видела, что тишина, мир и покой в сердце у него, а ко всем людям – любовь и прощение.

И потихоньку этот покой меня от отчаянья исцелять начал.

Я, бывало, на целый день уйду, по лесу хожу, ягод да грибов наберу, вечером вернусь, поедим со старцем, я спать в уголке на охапке травы сушёной улягусь, а он всё молитвы свои читает, за весь мир молится…

Так и жили.

А потом я, наконец, сумела вернуться к жизни в Свете, вспомнила всё, чему отец мой Баян меня учил. Тут и видеть его душой стала, разговаривать с ним смогла, учить он меня вновь стал. С той поры ненависти к убийцам отца моего, к вере православной – уже во мне никогда не было.

В тот день, когда я отца своего увидела, старец со мной заговорил: