Сказание о Майке Парусе

Две небольшие группы были посланы в обход деревни с юга и севера, чтобы в нужный момент открыть пальбу, наделать шуму и тем самым сбить противника с толку, запутать, не дать ему понять, откуда наступают главные силы. А их вообще нет, этих главных сил — монолитного отряда в походной колонне или развернутого в боевую цепь. Нет — и баста! Есть мелкие группы, которые по-за плетнями, по-за огородами просочатся в самое расположение карателей, к пулеметным точкам, к потаенным секретам. А ну-ка, господин штабс-капитан, ваше превосходительство, чему вас учили в военных школах и академиях, что там в ваших боевых уставах записано по поводу ведения таких вот боев, по случаю отражения таких вот атак, а-с?

Тягучая предрассветная мгла. В узком кривом переулке пахнет застоялой пылью, навозом, росной картофельной ботвой. Маркел прижимается к пряслу, прислушивается. Тишина до звона в ушах. Но вот где-то, в другом конце деревни, всполошенно вдруг заорал петух, — наверное, приснилось, что проспал зорю, но захлебнулся на полукрике: понял, что рано.

Двигаются дальше. Стараются ступать в мягкую пыль, стараются не дышать. Не дай бог разбудить дворовых собак — хлопот потом не оберешься. Маркел ведет свою группу в центр деревни, где штаб Чернецкого, его «резиденция».

Люди шагают, боясь коснуться земли, словно она раскаленная, будто подкрадываются они к весеннему токовищу глухарей. Шаг, еще шаг... Впереди — сутулая фигура проводника, Якова Буланина.

Вот и небольшая площадь — песчаное белесое пятно. Посредине что-то раскорячилось, какое-то чудовище, похожее на скелет мамонта, какой видел Маркел в Омском музее.

— Виселица, — шепчет проводник Яков Буланин. — Шесть человек... Второй слева — мой брат Афонька... Не дают сымать — любо им, значить...

Маркел почувствовал сладковатый трупный запах, от которого подкатило к горлу, закружилась голова.

— Второй, значить, слева, — горячо шептал проводник, будто сейчас это имело какое-то значение, — ...братишка мой младший...

— Молчать! — зашипел Маркел. — Веди!..

А где-то уже взлаяла собака, ей с подвывом отозвалась другая, третья... Грохнул выстрел и широко, вольготно раскатился эхом под самым небом.

Маркел одним духом перемахнул высоченный забор старостиного подворья и чуть не сел верхом на очумело вскочившего, видно, спавшего часового. Они сцепились, в Маркеловой руке блеснул длинный охотничий нож.

— За мной!

В окнах старостиного дома на мгновенье вспыхнул свет, потом с треском вылетело окно, из него метнулась фигура в белом, кинулась на зады огорода, отстреливаясь из пистолета.

Из окна выпрыгнули еще двое, но подоспели ребята, одного пристрелили, другого взяли живьем.

А по всему селу гремели беспорядочные выстрелы, глухо, остервенело матерились люди, столкнувшись в коротких рукопашных схватках; у околицы зататакал и сразу же смолк пулемет.

В соседнем дворе орал кто-то диким голосом:

— Навались, робятки! Круши двери! Ага, не хочуть на волю? Тащи соломы, поджигай избу, мать их перемать!..

— Добре, хлопцы, добре!..

На площадь вырвалось с десяток конных, иные в одном исподнем, они отбивались от наседавших партизан, рубили направо и налево, тонко, пронзительно визжали подколотые вилами лошади...

На рассвете все было кончено. Карательный отряд особого назначения из полутора сотен сабель и штыков почти полностью был уничтожен, только штабс-капитану Чернецкому да нескольким офицерам удалось бежать.

Чубыкин не разрешил пока снимать повешенных на площади, а велел созвать сюда всех жителей деревни. Пришли старики, ребятишки, женщины, позади толпы, будто в чем виноватые, тихо переговаривались, переминались с ноги на ногу парни и молодые мужики.

Откуда-то приволокли огромный мучной ларь — вместо трибуны.

— Чует кошка, чье мясо съела, — зорко глядя в задние ряды, на растерянных мужиков, шепнул Сыромятникову Иван Савватеевич, — вишь, глаза не знают куда деть...

А комиссар, по своему обыкновению, начал резко и прямо, без обиняков. Указывая на виселицу, он крикнул:

— В этом черном деле есть и ваша вина, мужики! Да, вы не участвовали в казни, это правда. Но что вы сделали, чтобы защитить своих товарищей, доблестных партизан, попавших в лапы колчаковских палачей? А вы спрятались за бабьи юбки: моя хата с краю, авось пронесет... Ага, плетью обуха не перешибешь, — скажете вы, — их много, мол, нас мало и оружия нет. Но кто же вам мешает идти к нам, вливаться в наши партизанские отряды? Выжидаете, чья возьмет, чей верх будет? Наш будет верх, и не только в Сибири, но во всей России, во всем мире! Как тогда Советской власти в глаза будете глядеть? Как перед детьми и внуками своими оправдываться?..

Что и говорить, умел комиссар задеть за живое. Тут же, на этом необычном митинге, в отряд Чубыкина записались двадцать три добровольца. Первым — проводник Яков Буланин.

Казненных партизан схоронили с почестями, под ружейные салюты.

К полудню из окрестных лесов в Кыштовку пришло несколько мелких партизанских отрядов, которых в урмане было множество. Победа не только окрыляет, но и притягивает мятущиеся души. И опьяняет.