Сказание о новых кисэн

Когда столик с едой для поминания был почти готов, все кисэны собирались на кухне. Стоило полюбоваться, как они принимали участие в церемонии, — хотя они вышли отдать дань уважения сонбэ, их внешний вид или манера вести себя были настоящим зрелищем. Первая девица была с развязанной тесемкой на чжогори, вторая — с размазанной поверх губ, со сна, губной помадой, третья — совершенно пьяная, с поволокой на глазах, четвертая прибежала в юбке, к подолу которой была приколота свернутая в рулон десятитысячная купюра, а ее куртка чжогори была беспорядочно взъерошена, пятая, стесняясь красочного ханбока, сняла и отбросила верхнюю накидку, но у нее были видны нижняя юбка и куртка, шестая — споткнувшись, делая поклоны, незаметно уснула и захрапела. Табакне говорила правду, что в Буёнгаке были девицы всех сортов. Мадам О, не обращая ни на кого внимания, спокойно проводила обряд.

Когда пламя свечей начало колебаться от ночного ветра и глаза стали влажными, она тихо сказала: «Ты пришла, моя Чхэрён? Моя бедная подруга, покинувшая этот мир, даже не успев сказать мне, что уходит. Сегодня ночью уходи, пожалуйста, освободив свое тело и душу и выполнив супружеский долг с тем, кого любила при жизни, осуществив желания, которые не могла осуществить». В конце этих слов было видно, как из глаз мадам О закапали крупные слезы.

Она не обращала внимания даже на язвительные слова Табакне, которая, несмотря на ее состояние, сказала: «Сколько же накоплено слез?» Кухня, из-за того, что вслед за ней начали плакать все кисэны, то ли вспомнив о несчастной судьбе Чхэрён, то ли думая о том, что такое же жертвоприношение ждет их после смерти, превратилась в море слез.

Суровая Табакне, которая много ругала музыканта в молодые годы и испытывала чувство привязанности больше к нему, чем к Чхэрён, тоже всплакнула. Когда пламя свечей на столике еще раз колыхнулось от порывов ветра, она сказала: «Ты пришел, старый холостяк? Знаешь ли ты то, что у девушки и мужчины не бывает своего счастья, если его нет у их родителей? Если учесть, что вы родились не в свое время, вашу любовь можно считать прекрасной. Согласно легенде, влюбленные друг в друга юноша Кёнву и девушка Чжикнё, ставшие звездами Альтаир и Вегой, раз в год счастливо встречаются в Млечном Пути на сверкающем мосту „Очжакё“, создаваемом сороками и воронами. Но почему только вам не было дано испытать счастья! Иногда думаешь, а есть ли что-то более несправедливое в мире, чем быть человеком? Есть поговорка: „Если человек был министром в этом мире, то и на том свете он министр“. Интересно, там, где ты сейчас, все равны между собой или нет? Не ворчи, что духи всех умерших кисэн прибежали толпой оттого, что нет родовой таблички духов, и не жалуйся, что местом проведения жертвоприношения является эта маленькая кухня. Только если ты будешь благодарен за то, что тебе раз в год дано место, где ты, вот так, встречаешься и говоришь с Чхэрён, и каким бы сильным ты ни был морским привидением, лишь если покажешь добрый нрав, ты получишь хороший прием на том свете». В отличие от мадам О, которая болезненно, словно острием ножа пронзая себе грудь, встречала дух Чхэрён и музыканта, она встречала их и прощалась с ними наполовину сердечным тоном, наполовину — угрожающим.

— Вообще-то мадам О не была такой распущенной, — с грустью в голосе сказала она, — но после случая с Чхэрён резко изменилась. Не знаю, может быть, она стала вести себя так, чтобы сделать доброе дело своим телом, но почему-то всегда выбирала никчемных мужчин, похожих на хыкссари — мелкую карту в корейских картах-хватху. Ненавижу смотреть, как она, считая их ценными картами, дрожит над ними как осиновый лист. Моя душа болит от огорчения. Из-за этого мы с ней все время ссоримся, — сказав это, она ненадолго замолчала. — Возьмите вместе льняное полотно и шелк, а затем в течение часа потрите их друг о друга. С грубым и жестким льняным полотном ничего не случится, у нежного шелка тут же вылезут нити, или он порвется.

— Но что мне делать, если туда, куда идет тело, идет и душа? — тихо, виноватым голосом, сказала мадам О. — Сестра, что бы вы там ни говорили, я все равно проживу жизнь беззаботно, словно месяц, плывущий в облаках.

— О да, — громко сказала Табакне, растягивая слово «да», — что ж, попробуй так прожить. Я буду громко бить в чжангу[40] и аплодировать тебе.

Даже она, суровая Табакне, не могла остановить ее выходки. Мадам О всегда находила оправдание для своего выбора. Маленький мужчина нравился, потому что был невысокий, толстый казался ей здоровым, мужчина с помятым лицом — человеком, которого никто не любил, а бедный выглядел как скромница, поэтому его стоило пожалеть.

— Мне иногда хочется стать тобой, чтобы узнать, что у тебя на душе, — говорила Табакне в минуты злости.