Сказание о первом взводе

Они подошли к обрыву, сели на скамейку. Весенний разлив Волги не охватить было взором. Водная безбрежная гладь подступила к самому горизонту, и даже самые крупные пароходы словно бы теперь поменьшали, проходя этим нескончаемо широким руслом. К обрыву глухо доносился шум их плиц, вспенивавших воду. Нескончаемо, казалось, тянулись через реку мосты, их последние пролеты неясно прорисовывались в залиловевших предвечерних далях.

— Эх, кончится война, честное слово, первым же делом проеду из конца в конец по Волге. Я ведь коренной донбассовец, не бывал на ней раньше, — любуясь рекой, воскликнул Медведовский. — Возьмем с женой каюту, будем смотреть в окно, читать, попивать чаек… Мечта, брат, а?

— Да ты ведь не женат.

— Ну, это не препятствие. Я думал ты другое скажешь: если, мол, вернешься…

Сидели и беседовали над обрывом до самого ужина.

Однажды группа бойцов и офицеров, чье излечение уже подходило к концу, была приглашена на оборонный завод. Правда, Широнина вначале не включили в их число — ходил он еще с трудом. Но Петр Николаевич упросил начальника госпиталя отпустить и его. Очень уж хотелось ближе познакомиться с тем, как живут и работают в тылу.

Старенький госпитальный автобус за полчаса доставил группу к проходной завода, где приглашенных уже ждали парторг и с ним несколько старых рабочих и девушек.

— Милости просим, дорогие гости! — приветливо пожал всем руки парторг, плотный, среднего возраста мужчина в военной гимнастерке, на левой стороне которой темнели пятна — звездочки, овал — памятки полученных и не надетых в будничный, заводской день наград. Взоры девушек неуловимо быстро скользнули по петлицам приехавших. Завод делал моторы для авиации, и каждая, наверное, искала среди раненых летчиков.

Почти два часа группа переходила из цеха в цех, от станка к станку. Лишь на минуту отрывались от своего дела работавшие.

— Как там на фронте, не ругают нас, моторостроителей?

— Сыночки, нет ли среди вас кого из Ленинграда? Мужик мой там воюет.

Спрашивали, а сами на вопросы раненых отвечали скупо, сразу принимались вновь за работу, словно и точные ловкие движения рук у суппорта и высоко звенящий напев резца, снимавшего стружку с детали, сами по себе являлись красноречивым ответом на все вопросы о тыле.

Почему-то Широнину больше всего запомнился шестнадцатилетний паренек из инструментального цеха. Это было уже во время перерыва. Он стоял у своего станка и завтракал. В одной руке — краюха черного хлеба, в другой — бутылка с молоком. Разбавленное водой молоко было таким синим, будто его налили в невыполосканную бутылку из-под чернил. Но паренек прикладывался к ней с таким аппетитом, так вкусно причмокивал, что думалось — уж не сливки ли там?

— Ну как воюешь, товарищ? — спросил Петр Николаевич, этим обращением явно желая польстить юному инструментальщику.

Тот молодецки подтянулся, вскинул на Широнина загоревшийся взгляд быстрых светлосерых глаз.

— Пока промашки будто не даем, товарищ лейтенант. Да вам там видней.

И этот горячий, задорный взгляд и это слово «промашка» сразу, с болью напомнили Широнину Петю Шкодина. С минуту молчал, всматриваясь в раскрасневшееся, веснушчатое лицо.

— Да, слов нет, не обижаемся, спасибо!

Разговорились. У паренька на фронте были отец и два старших брата… Петр Николаевич слушал его рассказ и уже был уверен, что обязательно последует и тот обычный вопрос, который приходилось встречать уже не раз. Ну вот, так и есть!..

— Товарищ лейтенант, а почему таких, как я, добровольцами не берут?

— Видишь, вот у тебя и первая промашка, — засмеялся Широнин. — Да разве с такого завода можно тебя отпустить? Смотри, как фронтовое задание выполнил. — Широнин кивнул на груду деталей, лежавших у станка. — А все тебе мало? Вот и тебе боевая команда, ее слушайся!..

В цеху заревела сирена, возвещавшая окончание перерыва, и паренек, смешно махнув рукой, — э, мол, все так успокаиваете, — стал к станку.

В госпиталь вернулись к вечеру, и снова томительно медленно потянулось время.

В середине мая Медведовский со дня на день ждал выписки из госпиталя. Жадно следил по газетам за положением на фронтах. Единственный экземпляр «Правды», попадавший в палату, из рук Широнина сразу же и надолго переходил в руки его товарища.

19 мая «Правда» опубликовала ряд корреспонденций с Ленинградского и Северо-Западного фронтов. Были опубликованы и указы Верховного Совета СССР об очередном награждении отличившихся в боях солдат и офицеров. Петр Николаевич прочел газету и передал Медведовскому.

Капитан развернул газету, стал читать и вдруг порывисто приподнялся с подушки, недоумевающе, оторопело посмотрел на Широнина. Тот лежал, уставившись безразличным, задумчивым взором в календарь на стене. Резко очерченный профиль лица с задиристым ежиком волос, который взъерошивался из-под еще не снятой повязки, выглядел будто строже, чем обычно.

— Петр Николаевич, ты читал газету?

— Да, — не поворачивая головы, ответил Широнин.

— Указы?

— Не все, про ордена и медали читал.

Медведовский внезапно вскочил с кровати и закричал:

— Так что же ты лежишь, а? Что же ты дремлешь?