Сказание о руках Бога (СИ)

Камиль удивился — и провалился в другое сновидение. Снова он сидит и беседует с Биккху, а глаза его отдельно от тела путешествуют по берегу широкой и мутной реки. Та ли это Вечная Река — неизвестно, только многие гигантские города теснят ее, обступают буро-серыми каменными боками, извергают в небо тяжелые дымы великанских очагов. Копоть садится на стены святилищ и дворцов, соленые и кислые дожди размывают ее, от того по мостовым тянутся ручьи, набитые грязной пеной. Людей тут много, гораздо больше, чем Камиль может себе представить, они толкутся, как мухи на куске падали, и спешат непонятно зачем, без видимой цели, потому что уйти им некуда. В этом тусклом мире ярки только огни письмен, что вертятся и мигают на верху и фасадах зданий, отражаются в лакированных боках закрытых тележек.

— Какой неприятный мир, — говорит Камиль. — Одни люди и жилые горы, а просторов нету. Ни гор, ни лесов, ни пустынь. Будто их вынули из своей скорлупы и посадили в чужую.

— Он еще не создан, — отвечает Субхути. — Этот мир ворует свет настоящего бытия и украдкой живет им, а сам того не понимает и пыжится от чувства собственной значимости. Жизнь же его — случайная. Нет в ней ничего, что было бы сутью: она только Майя, случайная игра явлений, небытие, принятое за чистую монету.

Между домами время от времени возникали свободные пространства, выглаженные, равноугольные, как лист пергамента без единого значка. По ним прохаживались человечки в красно-черном и пятнисто-зеленом, то плюхались, то вставали, то били друг друга ногами попарно, то целились из палок в мишень, то выстраивались в ряды и двигались в лад, попеременно задирая обувь под одним и тем же неестественным углом и впечатывая в землю с такой силой, что земля тряслась.

— Кто эти люди? — спрашивает Камиль.

— Никто и ничто. Однако их в этом мире случайного зовут воинами, защитниками отечества и солдатами — от слова, обозначающего монеты, — потому что они получают плату. Они сражаются.

— А за что сражаются, если у них тут ничего нет, Субхути?

— За право бесповоротно стать ничем.

В этот момент Камиль замечает, что вокруг полей натянуто ограждение — железные нити с колючками, в полный человеческий рост.

— Зачем их обвели оградой, Субхути? Они так опасны?

Но здесь плоскость Майи накренилась и исчезла. Камилю почудилось, что он проснулся среди непроницаемой темноты. Одно лицо Биккху сияло, как расцветшая луна. Он сидел в прежней позе и прислушивался к сердцу ночи.

— Удивительно. Я стремился очистить себя от земных устремлений и не доверял простым земным радостям, ибо в каждой сладости таится острая игла страдания. Хотел объять многообразие видимого и невидимого мира, чтобы так проникнуться его законом, — но дух мой и внутренность моя были слишком узки и тесны. Одиноко бродил я от одного места к другому, то исчерпывая до конца все наслаждения, дабы убедиться в их бренности, то бешено изнуряя плоть — всё всуе! А стоило мне двинуться по большой дороге вместе с такими же Странниками — и оно пришло, чувство вселенской Пустоты, белое сияние, посреди которого растет многоцветное древо. Я сделался так широк, что вся вселенная уместилась в моей груди, как дитя в колыбели, и следил за развитием младенца, и скорлупа моей самости истончалась под напором его роста. И хотя он вывернулся, вырвался и оставил меня помимо себя, я похитил крупицу света, получил путеводную нить, что вернет меня Неведомому.

— Я ровным счетом ничего не понял, о Субхути, кроме того, что исполнилось твое заветное желание, — Камиль повернулся со спины на локоть, чтобы не задирать головы.

— Да, и в том моя заслуга — я отважился идти, — отозвался Биккху. — Но сейчас демон Майи изготовился отомстить нам всем опасностью, и беда эта приближается, она торопится. Просыпайтесь все!

Майсара вскочили захлопал глазами спросонья.

— Кто-то ломит прямо на нас, — сообщил он. — Постель наша гудит и трясется. Барух, ты тоже слышишь?

— Слышу. Они скоро пойдут на приступ, — Арфист мигом встал на ноги, оперся о ствол. — Нам потребуется вся наша сила, чтобы отбиться и отстоять Дерево. Так было со мною в иных снах и иных временах, и всегда я проигрывал. Но я всегда был один, даже если рядом были боевые слоны или машины, воины и рабы.

— Как и я, — сказал Субхути. — Хотя внешне я был победоносен.

Издали послышался треск барабанов, резкие команды, ритмичный топот — «те из сна» вовсю долбили уже лесную почву. Шеренги мундирников и камуфляжников стройно двигались через священную рощу, и где ступала их нога, никли цветы и травы, падали наземь деревья, растворяясь в пустоте, и всем видимым завладевало ровное, укатанное поле строевого плаца… Так всё живое проваливалось в ничто, которое не было ни прозрачным, ни густым, ни белым, ни черным — а вообще не поддавалось никакому определению: это было в нем самым страшным.