Сказание о Шарьяре

Он считать монет не хотел,

Молчалив и сгорблен, сидел,

В безутешной скорби сидел

И на братьев мрачно глядел.

С тайной горечью думал он:

«О, как демон богатства силен –

Где же власти его предел?..»

Той порой в темноте ночной

Пробирались десять бродяг,

И угрюмо между собой

Препирались десять бродяг,

И внезапно в дали степной

Увидали они костер —

Увидали большой костер,

Озарявший окрестный мрак.

Пошептались десять бродяг,

Осторожно пошли на свет —

Увидали трех скакунов,

Увидали трех стариков,

Увидали возле костра,

Посреди большого ковра

Золотую груду монет.

А у золота, говорят,

Колдовская, страшная власть —

Проникает в сердца этот яд,

Распаляет грешную страсть.

И решили десять бродяг

На почтенных старцев напасть

И сокровища их украсть.

Тщетно бился, на помощь звал,

Угрожал Сарыбай-хромец,

Тщетно плакал, волосы рвал,

Умолял Данабай-скупец,—

Были палки у дерзких бродяг,

А у некоторых и ножи,

Было, видно, им не впервой

По ночам совершать грабежи.

Двух бедняг схватили они,

Руки им скрутили они,

Как баранам, выпустить кровь,

Хохоча, пригрозили они,

Живо золото их сгребли —

На коней погрузили они,

Захватили с собой и ковер,

Закидали песком костер.

Лишь седой Алибай-вдовец

Не кричал, не звал, не рыдал —

В стороне безучастно сидел,

На грабеж бесстрастно глядел,

Будто этого только и ждал.

Не светились в его глазах

Ни тоска, ни мольба, ни страх,

А когда бродяги к нему

Подошли с ножами в руках,

Ни словечка им не сказал,

Лишь презрительно посмотрел,

Снисходительно посмотрел

И на свой коржын указал:

Мол, берите добычу свою —

Добровольно ее отдаю.

Взяли золото — и скорей

Поспешили бродяги прочь,

Крики, ругань, ржанье коней

Поглотила черная ночь,

А следы торопливых ног

Засосал ползучий песок.

Лишь к исходу третьего дня,

Чуть живые, в рванье, в пыли,

Вероломство судьбы кляня,

Трое братьев домой пришли.

Всю дорогу брели пешком,

День и ночь, не смыкая глаз,—

Кто был раньше с ними знаком,

Тот бы их не узнал сейчас.

Первым шел Данабай-скупец —

Как безумный, на всех смотрел,

От страданья весь почернел,

Высох, сгорбился, постарел.

Ковылял Сарыбай-хромец —

Клокотал, зубами скрипел,

И плевался, и что-то хрипел,

До сих пор остыть не успел.

А за ним Алибай-старик,

Опираясь на посох, шел,

Хоть и был этот путь тяжел,

Не согнулся он, не поник.

Темный лик его посветлел,

Взор печальный повеселел,

Не мученье чувствовал он —

Облегченье чувствовал он.

Думал старый: «Велик Аллах,

Справедлив он в своих делах,—

Что добыто нечестным путем,

Он сжигает небесным огнем!

О богатстве жалеть грешно,

И да будет жертвой оно,

В нищете ли, в роскоши жить —

Мне теперь уже все равно.

Лишь бы нам по своим дочерям

Никогда скорбеть не пришлось,

И об их замужестве нам

Никогда жалеть не пришлось,—

Лишь бы в пышном ханском дворце

Хорошо им и впредь жилось!

Пусть живет, не зная забот,

Дочь загубленная моя —

Пусть от счастья цветет, поет

Дочь возлюбленная моя,

Пусть за нежность и чистоту,

За правдивость и доброту,

За учтивость и быстрый ум

Все полюбят ее вокруг:

И суровый, старый супруг,

И толпа раболепных слуг,

Даже девять старших ханум!

Пусть властителю своему

С первых дней угодит Гульшара,

И красавца-сына ему

В добрый час родит Гульшара,

Пусть в роскошном его дому

Никогда не грустит Гульшара,—

Будет счастлива дочь моя,

Значит, счастлив буду и я!»

Детство Шарьяра и Анжим. Песнь третья.

О том,

как не сумела юная Гульшара

уговорить своего грозного супруга

не уезжать на охоту,

о девяти завистливых ханских женах,

а также о том, как бывает опасно

вступать по пути

в разговор с незнакомой старухой.

После свадебной ночи, с первого дня,

Зачала красавица Гульшара,

И все больше и больше день ото дня

Стала хану нравиться Гульшара.

И стыдлива была она, и нежна,

И к тому же учтива, добра, умна,

А когда округляться стал ее стан,

То и вовсе пришел в восхищенье хан.

Значит, будет и он наконец отцом,

Значит, дело было совсем не в нем,

А в холодных, бесплодных женах его,

Ни на что не годных женах его!

На супругу, полневшую на глазах,

Стал взирать с уваженьем спесивый хан,

И о двух обещанных близнецах

Стал мечтать с нетерпеньем счастливый хан.

А когда засыпал, то из ночи в ночь

Два младенца снились ему без конца:

Сына видел он — будущего храбреца

И веселую дочь, ясноглазую дочь.

И казалось, что только проснулись они,

И ручонками к хану тянулись они,

И у каждого чуб сверкал золотой,

И блестел, как серебряный, чуб другой.

Замирал он от счастья, пылал огнем,

С молодою женой оставаясь вдвоем,

И мечтали они, и считали дни,

И заранее так решили они:

Если мальчик родится — желанный дар,

То пускай будет имя ему — Шарьяр,

А родится девочка вместе с ним,

То пускай зовется она — Анжим.

А тем временем девять ханум,

Девять ханских немилых жен,

Бесполезных, постылых жен

Понемногу взялись за ум.

Понимали девять ханум:

Если сына родит Гульшара,

То для них, для бесплодных жен,

Золотая прошла пора,

От владыки не жди добра —

Прочь прогонит их со двора.

Стали думать девять ханум,

Как бы заговор им сплести,

Как бы верное средство найти,