Сказание о „Сибирякове”

Вавилов вспомнил о маяке. На вторые сутки, почувствовав себя немного лучше, он попробовал зажечь его. Полдня ушло на то, чтобы исправить фонарь, проверить, целы ли газопроводы. Наконец все было в порядке, можно пускать газ. Павел открыл вентиль, и вскоре фонарь засветился бледно-синим холодным светом, замигал на скале, как одинокий глаз циклопа, посылая вдаль призыв: "Здесь, на скале, потерпевший бедствие, помогите!"

Сердце утомленного человека учащенно забилось от переполнившей его радости. Огонек, хоть и слабый, мог привлечь внимание зорких моряков.

Однако радость была преждевременной. Через несколько часов пламя неожиданно стало слабеть, уменьшаться. В голове Вавилова промелькнуло ужасное подозрение: "Неужели газ так быстро кончился?!"

Да, так и оказалось. В баллонах оставалось немного горючего, и оно быстро иссякло. Пламя потухло: закрылся глаз циклопа.

И снова мучительно долго потянулось время, а надежд на скорое спасение становилось все меньше. И вскоре Павел понял, что никто во всем мире не знает о его судьбе. Он отгонял от себя мрачные мысли, но они упорно одолевали его. Хотелось с кем-то поделиться тревогой, поговорить. И он поверял свои мысли собаке, которая стала ему незаменимым другом, брела за ним повсюду. Павел привык к ней и уже не замечал ее уродства. Примостится усталый на камень передохнуть, собака рядом, лизнет ладонь и сидит, прижавшись к ноге.

- Ласковая, - сказал он однажды, погладив ее. - Ласка, Ласка. - Так и стал ее звать.

Помор хорошо знал: море не терпит слабых. Раскиснет душа, пропал тогда. И Вавилов твердо решил не сдаваться: он взялся за топор. Как любой соломбалец, сызмальства Павел был приучен к плотницкому делу. Сколотил из досок, отодранных от вышки, шалаш. Он получился неказистый, но жить было можно. "До холодов дотяну, - прикинул моряк, - а там видно будет".

Как-то Вавилов проснулся от холода и не сразу сообразил, чего ему не хватает. Пошарил рукой вокруг - собака ушла. Сон пропал, Павел вылез из шалаша и тихо позвал:

- Ласка, Ласка...

Но она так и не пришла. Тогда он надел куртку и поднялся на галерею маяка. Снова позвал собаку. Не видно нигде. Он стал смотреть в сторону моря. Павел делал это инстинктивно каждый день, ложась спать и просыпаясь. Ведь спасение могло прийти только оттуда, где небо сливалось со студеными водами. Павел глядел на волны часами, пока слезы не застилали глаз. Тогда он отворачивался. Но незаметно для себя снова бросал взгляд на воду. Так и сейчас его взор блуждал по горизонту.

Солнце спряталось за черную тучу. Подул северный ветер. Предвестник наступления холодов прогонял лето. Его порывы жестоко теребили воду и гнали ее к берегу. Волны с грохотом разбивались о скалы.

Вдруг внизу раздалось урчание. Прислушался: "Собака пришла!" Глянул вниз. Кровь застыла в жилах. В его "доме" хозяйничала огромная медведица. Рядом копошились два белых медвежонка. Вот один из них получил шлепок от мамаши и кубарем полетел прочь. Ударился о ведро. Выплеснулась добрая половина воды, которую он с трудом собрал за день.

"Наган! Где наган?!" Вавилов с горечью вспомнил, что оружие внизу. Как же прогнать зверя? Ведь эдак он все разграбит. В отчаянии Вавилов заорал во всю мочь, вернее - ему показалось, что он кричал громко: из простуженной глотки вырывались лишь хриплые звуки. Медвежата не обратили на это никакого внимания, но медведица потянула носом воздух и, видимо, почувствовала близкое присутствие человека. Она недовольно фыркнула и побрела прочь, подгоняя впереди малышей. Скоро опасное семейство скрылось за скалой, и Вавилов не сбежал, а буквально слетел вниз.

Разгром был полный. Вокруг валялись рассыпанные галеты, мешок с отрубями был распорот острыми когтями, словно ножом, одежда раскидана. Вавилов погрозил кулаком вслед медведям. И тут же подумал о Ласке: "Растерзали, однако".

Павел стал собирать галеты. Насчитал пятьдесят пять целых и одиннадцать половинок. Всего шестьдесят с половиной галет да отруби. Вот и все запасы. Медленно и аккуратно собирал Вавилов драгоценное добро. Прикинул: дней двадцать протяну.

Кто-то ткнул его в бок. Вавилов в ужасе метнулся в сторону: "Медведи!" И тут же испуг сменился радостью. Он увидел собаку.

- Пришла? Куда ходила? Небось опять травку жевать? - Моряк погладил животное. Потом размочил галету: - Может, поешь?

Собака лизнула ее раз-другой и отвернулась.

- Да, худо твое дело. На хоть воды попей. Ласка осторожно попила, тяжело делая каждый глоток, и жалобно заскулила.

Вещи Вавилов перетащил на маяк. Наверху безопаснее. К поясу пристегнул наган на случай, если медведи вернутся.

Тучи потемнели и опустились совсем низко. Повалил густой снег. Скоро остров покрылся белой пушистой простыней, только на выступах зияли черные дыры и плешины. Вавилов озяб, спустился вниз. Собрал щепки, угольки от старого костра и принялся разводить огонь. Чиркнул спичку, но порыв ветра погасил ее. Достал вторую, и она погасла. Павел нервничал, руки не слушались.