Сказание о Старом Урале

– Речь клоню к тому, что ты, как слышу, родителя нашего гневом божьим запугиваешь, будто дите малое. Поучаешь его всю власть над богатством тебе передать. Святым себя выставляешь и его к себе в монахи зовешь. Того гляди, поверит в твою святость Аника Строганов.

– Еще что выскажешь?

Игумен медленно перешел к столу, зажег от лампады свечу. Семен спокойно встретил его долгий, колючий взгляд.

– Постой, не торопи. Все скажу, что потребно мне. Кое-что в моем сказе тебе не по сердцу придется, но и подумать о многом заставит. С монахами беседовать редко случается: скуп я на слова для черноризцев. Но уж ежели начал, то не обессудь, доскажу. Неласково глядишь на меня, инок смиренный! Только, сколь ни гляди, глаз своих перед тобой долу не опущу. Жесткие у тебя глаза, но сие для меня не велика невидаль! Случалось встречать глаза того жестче, самой смерти доводилось в очи засматриваться. Как видишь, и перед той не оплошал!

– Напраслину плетешь.

– Неужели отопрешься, что звал родителя нашего в монашество?

– А вот и не отопрусь. Пошто не спросил, почему зову его в монастырь?

– Потому, что сам эту причину знаю.

– Знаешь, стало быть, что вконец сыновья замучили своего отца пужанием: дескать, намерены они отнять у него золото и все богачество строгановское? Невмоготу мне стало глядеть, как родитель ваш сынов своих, что голодных волков, боится. Во спасение от вас зову раба Иоаникия в монашество, под охрану господней десницы, уберечь хочу его от вашей греховной суеты. Ведь помрет родитель – вы могилу ему вырыть позабудете, недосуг вам будет! Станете, кровеня друг дружку, богатства делить, потом жить зачнете шибче царского. Жен да полюбовниц самоцветами и жемчугами засыплете, а господу богу медяка на свечку пожалеете.

Постепенно повышая голос, игумен гневно выкрикивал:

– Приобык ты, Семене, не отца единого, но всех добрых людей на Каме пужать. Воеводы царские и те перед тобой помалкивают. Один я тебя не боюсь. Молчанием своим тебя не возрадую. Встану вот сейчас перед иконами и прокляну тебя навек. Скажешь, что проклятия моего не боишься? Скажешь, а?

От приступа гнева все тело игумена сотрясалось. Умолкнув, он опустился в кресло, склонил голову и схватился за подлокотники. От тяжелого дыхания грудь его подергивалась. Он зашептал, будто творил про себя молитву:

– Спаси, господи, от оборотня! Упаси, господи, от Семена, лютого беса в человечьем обличий.

Постепенно успокоившись, монах приоткрыл один немигающий глаз, устремил его на Строганова.

– Стоишь? Станешь сейчас помилования у меня вымаливать?

– Стою. Жду, когда проклинать начнешь. Охота послушать, какие слова скажешь.

Игумен прикрыл глаз. Из-под плотно сжатых век потекли слезы.

– Прости меня, Семен Аникьич. Прости, что грешного гнева своего не одолел, пастырь недостойный!

Игумен вдруг торопливо сполз с кресла, упал на колени и склонился перед гостем в земном поклоне, визгливо выкрикивая невнятные слова. Строганов не пошевелился, сказал спокойно и холодно:

– Встань, отче Питирим! Не обучен ни в проклятиях, ни в раскаянии правды признавать.

После слов Строганова игумен быстро поднялся на ноги, спросил шепотом:

– В бога, стало быть, не веруешь, ежели силы его проклятия не признаешь?

– Тебе про то лучше известно. Надо тебе не игуменом в монастыре быть, а кликушей на паперти стоять да страшными пророчествами баб в пот вгонять. Садись в кресло крепче. К концу моя речь с тобой подходит.

– Стоя дослушаю. Хозяин я в своей келье.

– Сказал, садись!

От неожиданного окрика игумен попятился и сел в кресло. Дзерь кельи чуть скрипнула и приоткрылась. Семен неслышно сделал несколько шагов к двери, с силой толкнул ее ногой. Она распахнулась, тяжелая створа сбила кого-то с ног. Игумен закричал не своим голосом:

– Убил инока, душегуб! За что порешил, окаянный?

– Не тревожься. Доносчики и слухачи живучие. Отлежится.

– Пойду погляжу, дышит ли инок мой! – И монах приподнялся в кресле.

– Сиди-ка ты, отче, на месте, коли я велел.

Строганов ударил кулаком по столу с такой силой, что подсвечник подпрыгнул и свеча погасла. Игумен часто закрестился. Семен вышел, хорошенько встряхнул монаха, лежавшего за дверью. Охая и причитая, тот пустился наутек. Игумена же вновь затрясло от гнева:

– Все равно не боюсь тебя в своей обители. Братию сейчас скликать начну! Связать тебя велю да за ограду, как падаль, кинуть, чтобы ты по косогору в Пыскорку мертвяком укатился.

– Врешь! Братию кликнуть побоишься. Рта разинуть не посмеешь, конец моей речи дослушавши. Вот ты какой? За ограду, как падаль, меня выкинуть хочешь? Неплохо надумал. Только на деле все сейчас по-другому для тебя обернется. Сам вскорости из обители ноги унесешь. И не по своей воле.

Игумен насторожился.

– Да будет тебе ведомо, что от митрополита Московского и всея Руси гонец мой воротился. Обитель нашу митрополит принял под охрану свою и, по моей челобитной, определил в нее нового игумена. Тебе же повелел уйти из нее в те места, из коих в ней объявился.

– Не смей такое молвить!