Сказание о Железном Волке

Голос у дедушки стал слегка виноватым:

— Так бы оно и было, да!.. Но ты же знаешь: у нас черные дни.

— Я был тогда на кладбище, Хаджекыз…

— Я видел, Осман…

Осман?!

Невольно я потряс головой и начал подтаскивать подушку повыше… Не к дедушке же он пришел, Осман Челестэн! Ясно, что ко мне, если по лемеху ударил!..

Лемех! Ведь это он и должен был выдать Османа!.. Глухим своим звоном предупредить, что в дом хочет войти недостойный или злой человек… Как он звучал, лемех?

Задним числом я словно пытался теперь поймать улетевший в ночную глубину звон лемеха… Не забыть бы спросить потом у дедушки — не забыть!

Но почему мне кажется, будто проснулся от очень чистого и ясного звона?.. Может, это мне только приснилось?

— Не приподнимайся, сын Мазлоковых…

Он ведь знает, как меня звать… Почему же сын Мазлоковых? Чтобы нашу фамилию произнести?.. Фамилию рода?

Что он этим хочет сказать?

Внимательно поглядел на меня дедушка Хаджекыз. Ясно — спрашивал: побыть мне тут?.. Помочь тебе?.. Или мне лучше уйти — как ты считаешь, ым?..

Я еле заметно кивнул ему: мол, все в порядке — можешь не волноваться за меня, тэтэж!

— Пойду подниму Кызыу — пусть придумает что-нибудь…

— Я не за тем пришел, Хаджекыз!

— Понимаю, Осман… Понимаю!

Как странно оба они выговаривают имена друг друга!.. Так странно, как будто заново учатся произносить их.

Дедушка вышел, а Осман, опершись на палку, подался ко мне лицом… Эти его густые брови!.. Совершенно прямая правая и левая, которая изгибается вопросительным знаком, как будто старик в постоянном споре с собой.

Или это не внутренний спор — не с самим собой… Что тогда?

Спор со всем остальным миром?

Так мне казалось раньше, когда размышлял над своим приходом в дом Османа… Почему тогда его глаза не колят меня сейчас?

— Наверно, ты знаешь, что раньше кузнецы всегда были еще и врачами? К несчастью, кузнечное ремесло ушло от меня… так бывает.

— От нас оно тоже почти ушло, — сказал я.

— Вместе с твоим отцом, ты хочешь сказать?

— Он ведь умел с железками… стучал понемножку молотом.

— Бирам не только это умел!

— Спасибо, Осман!

— Но есть то, что живет вечно, ты это уже понимаешь, ым? Сам дух ремесла. Для меня этот дух вошел в дерево. Как для Хаджекыза он вошел в слова… Во все то, что он умеет как джегуако. И он тоже врач — он лечит душу.

— Спасибо, Осман!

— С душой — тут сложней… это мне не всегда удавалось… Бывает, что человек не только не умеет другому душу лечить — он еще и себя ранит так, что годами потом не может отойти…

Старик замолчал, но мне показалось, что я не должен его расспрашивать.

— Один умеет одно, другой — другое… Я немножко понимаю, как лечить травой и как править кости. Я потом посмотрю, если ты позволишь…

— Конечно, Осман, я прошу об этом…

Глаза у него под его странными бровями вдруг стали такими чистыми!

— Вы говорили, когда были мальчишками: «Вот я тебя поймаю!..», «Я тебе дам!»

— Ну, конечно, говорили…

— Но ловим не мы…

О чем это он?.. Что-то знает? О тех, о ком не знаю я: кто меня ударил?.. Столкнули меня или я упал сам?

О чем он?

Глаза его слегка попригасли:

— Ты видел мою Хан?.. Старуху мою.

Я попробовал скрыть удивление:

— Видел, да… Когда приходил. Вообще — видел…

— Знаешь, какая она красавица была? Перед войной. Я ее погубил. И себя. Бывает так? Я ее погубил. Она — меня. Так бывает?

— Н-ну…

— Зато вместе мы…

Осман вдруг уронил голову и надолго задумался.

— Да, Осман? — потихоньку напомнил я о себе.

Старик молчал.

Я уже стал потихоньку ворочаться: может, кровать скрипнет? Или позвать дедушку Хаджекыза?.. О чем-либо его попросить?

— Пожалуй, расскажу тебе! — вскинулся вдруг Осман… Осман?! Он ли это? В чистых его глазах стояли детские слезы.

— Она красавица была, да… Но ведь и я… Как бывает: мне самому казалось, что я тоже — парень не промах. Но вот что: я это понимаю, а она — нет!.. Ну, хоть тресни, вот какое дело: я понимаю, а она — нет и нет!.. Вот что бы ты придумал, скажи?

— Н-не знаю! — сказал я вполне чистосердечно.

— Самому казалось, что хоть и тюремщик, но богатырь. Когда фрицы разбомбили тюрьму… я куда побежал — в военкомат! Но в армию меня не взяли… Арестант! Как ты ей докажешь? А очень просто: я пришел к немцам и сказал…

— К немцам?..

— Ну, а куда ж еще?.. Если своим не нужен!.. Пришел и сказал, — старик оставил палку в коленях, а пальцы обеих рук ткнул себе в грудь. — Полицай!.. Я буду — полицай!.. Я хочу. Новый порядок — я, я, я!.. Понимаешь?..

— Как вам сказать…

— А так и говори: не понимаю!.. Думаешь, я сам понимал?.. Валлахи! Понимал один! Тот, кто над нами.

— А, да, — неопределенно сказал я.

Но старик как бы даже одобрил:

— Я ведь был куда старше тебя. Да, мне было сорок, но я сам только потом все понял!.. Спасибо лагерям…

— Спасибо?!

— А как же? — удивился Осман. — Как и за все, что было в моей жизни!.. Но это уже потом — лагеря.

— Когда вернулись наши?

— Ну, конечно, — это все потом!.. А сперва главное: они мне дали автомат. Немцы… Хороший автомат. Я сразу почувствовал себя настоящим джигитом… И я пришел к Хан и говорю: теперь ты полюбишь меня? А она говорит: предателя?

— Так и сказала?