Сказание о Железном Волке

Начальники просились в кузницу тоже, чтобы пожать Урусбию руку, но он сказал, что не надо было так близко пускать немцев — теперь ему некогда, руки заняты…

Одну шашку он оставил себе, снова положил на пенек, и снова из кузницы понесся яростный звон.

И следующий, кто решился открыть дверь в кузницу, говорят, был уже немецкий солдат.

Урусбий схватил шашку, уже замахнулся и наверняка снес бы ему голову, если бы это был какой-нибудь краснорожий бандит… Но перед ним стоял почти мальчик: очень тонкий и в каких-то странных очках — они и смутили Урусбия…

Но клятва есть клятва: кузнец начал знаками объяснять, что ему, Урусбию, придется-таки срезать немцу уши, если он немедленно не уйдет… На их общее счастье, парень оказался студентом, который изучал русский язык. Он все понял и ответил примерно так: о, я-я!.. Спасибо, что вы предупредиль меня. Это есть рыцарский поступок — предупредить. Великая Германия трепаль уши, маленький Кавказ — резаль уши… Конечно, я покидаль ваш частный владений, ваш маленький завод… О, тайна кузнец — есть великая тайна!

Немец, а все понял.

Не то что эти наши, что все Тлепшу в рукав заглядывали…

Конечно, же, речь немца я передаю не дословно: уже обкатал ее, так сказать, в своих размышлениях, когда вспоминал шиблокохабльские истории в далеком Питере… Но если бы вы знали, как похоже рассказывал мне об этом дедушка Хаджекыз, как он точно на немецкий лад коверкал слова — знать, не один раз, не два возвращались они с Урусбием к этой истории, когда в дождливые дни сидели на лавочке у забора под своим навесом из шифера!

То, что немец оказался таким понятливым и по достоинству смог оценить рыцарское великодушие Урусбия, позволило не уронить чести шиблокохабльскому кузнецу. Он оставался в кузнице до позднего вечера, доделывал, что еще не успел.

Ночью последние несколько шашек, которые уже были готовы, он завернул в мешок, пришел наконец-то домой, поел там и даже пару часов поспал: пока жена собирала ему гомыле — еду для дальней дороги. Как раньше считалось, для похода. Копченый, хорошо просушенный сыр, который годами не портится и крошка которого, если ее хорошенько разжевать, сразу придает столько сил!.. При одном, конечно, условии: что в это время, когда медленно и долго жуешь, думать будешь о своем далеком ауле, о своей маленькой Адыгее с великой ее непроходящей печалью… Горький дымок родных очагов донесется до тебя, пока будешь, не торопясь, размалывать зубами и мять языком копченый сыр, и поднимет тебе упавший дух… Солнце, ветер и соль ощутишь ты в вяленом мясе. Родное солнце, выжимавшее из тебя соленый пот, и родной ветер, сушивший его, ощутишь ты, когда будешь ждать, пока совсем не растворится во рту ниточка вяленого мяса, а-ей!..

И тогда можно снова в путь.

Вот что такое гомыле: мать или хорошая жена соберет его за несколько минут на много, на много лет…

Так все и было с Урусбием Юсуфоковым: и дальняя дорога, и поход через перевал к своим. И долгий и кровавый поход потом — до Берлина…

И через несколько лет Урусбий Юсуфоков вернулся в Шиблокохабль весь в орденах, а еще через полгода в каком-то, один Аллах ведает, каком, архиве нашли донесенье — дедушка Хаджекыз уверен, что именно так эти бумаги и называются… Но подумать: разве уж так он далек до истины?.. В донесенье, написанном кем-то из тех военкоматских молодцов, что приезжали за Урусбием, когда он ковал свои шашки и не мог оторваться от работы, было сказано, будто он из-за закрытой двери сеял панику и говорил о превосходстве врага в живой силе и технике.

Эту фразу дедушка Хавджекыз тоже цитировал, так сказать, наизусть, когда рассказывал мне потом о Юсуфокове. Она у него прямо-таки от зубов отскакивала, эта фраза, должно быть, хорошенько вчитался в нее на допросах и вдумался потом Урусбий, что и полуграмотные его товарищи навек выучили!..

Не только русский язык, но и географию адыгейцы могли бы учить совсем по другим источникам, но что делать?.. Урусбия отправили на холодную Печору… Правда, он так тепло о ней всегда говорил: печорка… Ну, чуть ли не печурка.

Может, потому, что пробыл там не очень долго?

Может, потому, что сидеть ему выпало среди хороших людей?.. Урусбий уверял, что люди на Печорке были такие, будто туда специально отбирали самых порядочных… Говорят, что раньше, рассказывая о них, он так увлекался, что начинал выкрикивать: «Как жаль, что вы не знаете этих моих товарищей, валлахи!.. Жаль, что вам не удалось побывать на Печорке!..» И лишь когда кто-либо из стариков сплевывал на землю и уходил, а другой начинал пристукивать палкой, Урусбий, словно опомнившись, останавливался: «Что это я говорю, ыйт?»

Правда, пробыл там Урусбий не полные десять лет: говорят, что его младший брат, Даут, хлопотал за него и написал письмо самому Сталину.

Дедушка Хаджекыз был однако уверен, что Урусбию помогло совсем другое: