Сказаніе объ Эле́нди и его сыновьяхъ

Каждую ночь выходитъ и сталъ онъ поправляться силами. По берегу моря бѣгаетъ, старается прежнее пріобрѣсти. Вытащилъ корягу изъ песка, въ другую руку другую корягу, хочетъ бѣжать, но руки слабы, еще не оправился[57]. Постоянно ѣстъ, постоянно ѣстъ, наконецъ сталъ бѣгать по прежнему. Камни и коряги становятся легче и легче; потомъ какъ будто ихъ совсѣмъ не стало. Такъ стали легки. А Айванъ не выходитъ, лежитъ въ пологу, какъ бревно. Достигъ Эле́нди прежней силы, схватитъ большую сырую кокору, — какъ будто нѣтъ ея совсѣмъ, пріобрѣлъ вдвое болѣе прежняго. Говоритъ второй женѣ: — «hык! Ступай къ оленямъ». Скажи пастухамъ — «Если Айванъ снова станетъ кричать: „Принесите теленочка-а-а?“ прямо ему закричите: „Ты когда привыкъ ѣсть теляточекъ, питаться язычками?“» Застала дѣтей при стадѣ. Сидятъ понурившись, все еще плачутъ объ отцѣ. Говоритъ имъ: «Если Айванъ опять крикнетъ: „принесите теленочка!“, дайте отвѣть предъ самой дверью: „Ты гдѣ пріучился ѣсть теляточекъ, питаться язычками?“» — «Но вѣдь онъ насъ изобьетъ!..» — «Молчите! Вернулся!».. — «Вернулся!!.. Скажемъ, скажемъ!». Обрадовалась дѣти. Утромъ вернулись домой. Только услышалъ голосъ дѣтей, отецъ одѣлся въ самыя лучшія одежды, принесенныя женами. Стали уходить обратно къ оленямъ. — «Принесите мнѣ теленочка-а-а! Калъ худо пахнетъ отъ гнилаго мяса-а-а!» Отвѣчаютъ передъ самой дверью! — «Ты когда привыкъ откармливаться телятами? питаться только язычками?»… Отецъ присѣлъ на корточки за пологомъ, готовится. Зашумѣлъ Айванъ, выскочилъ совершенно нагой… Женщина кричитъ: «надѣнь хоть штаны!» Надѣлъ штаны, выскочилъ снова, схватилъ скобельное дерево[58]… Хозяинъ тоже выскочилъ, бросился на него, схватилъ его сзади. — «Мэй, Мэй, Мэй![59] Кто кто, кто?»… Поворачиваетъ голову, не можетъ увидѣть. Наконецъ увидѣлъ — «Ахъ, ахъ, ахъ! Мэй, мэй, мэй! Какъ пришелъ ты, кто привезъ тебя?»… — «Кто привезетъ? — я самъ!» отвѣчаетъ Эле́нди. Оттащилъ его отъ шатра, кричитъ женѣ: «Вай, вай! сними съ него штаны!»… Сняла штаны, раздѣла его. Очень гнѣвенъ Эле́нди. Кричитъ: «Вай, вай, полѣно принесите!» Тотъ даже не вырывается. Принесла женщина полѣно. Ножомъ откололъ кусокъ, дерево обрѣзываетъ, завастриваетъ конецъ. Покончивъ, поворотилъ Айвана навзничь, положилъ ладонь на землю, проткнулъ ножомъ, совсѣмъ пробилъ ладонь, пробивъ ладонь, вбилъ заостренный колышекъ. Потомъ другую руку. Тотъ даже и не бьется. Распялъ его руками по землѣ. Потомъ ноги тоже растянулъ и пробилъ кольями. Потомъ приткнулъ къ землѣ мясо боковъ; потомъ провертѣлъ кончикъ макушки и тоже приткнулъ къ землѣ. Губа до крови закушена отъ гнѣва. Покончивъ, ротъ у него распялилъ тоже колышкомъ. Говоритъ женамъ: «Вай, вай! Накладите ему въ ротъ! Онъ требуетъ молодыхъ телятъ, хочетъ питаться языками. Любитъ, чтобъ калъ хорошо пахнулъ… Пусть попробуетъ, хорошо ли пахнетъ!» Жены на……ему полонъ ротъ, также на…… весьма много. Утромъ пробудились. У него ротъ по прежнему наполненъ каломъ и мочей, но еще живъ. Еще разъ ночевали, по прежнему смотритъ. Нѣсколько дней такъ провели, ночевали, онъ все смотрѣлъ. Наконецъ издохъ, ибо было уже по заморози. Замерзъ. Такъ сдѣлалъ Эле́нди, ибо пришелъ ему великій гнѣвъ, а если бы Айванъ не сдѣлалъ такъ, то скоро отдалъ бы ему одну изъ женъ и жили бы равно, какъ братья.

III.

Такъ жили. Дѣти выросли, пріобрѣли силу, стали мужчинами. Состарился Эле́нди. Но сыновья велики и сильны. Ихъ копья со связкой колецъ на тупомъ концѣ. На ходу звенятъ кольцами. Снова всѣ живутъ на берегу моря. Снова Айванъ Эрмэ́чэнъ, не прежній, иной, приблизившись къ нимъ, сталъ сосѣдомъ[60], — морской человѣкъ, питающійся морской ѣдой. Говорятъ сыновья отцу: «Айванъ, кажется, нашелъ мертваго кита, ибо пошелъ разрѣзывать его на части. Что, не дастъ ли онъ тебѣ[61]?» Пошелъ старикъ, предъ уходомъ говоритъ: «Не дастъ, должно быть! Не думаю, что дастъ! Прежде я не думалъ бы, что не дастъ, но теперь я состарился!.. Пусть невѣстка все же приготовитъ сумку, я ее унесу съ собой!» Пошелъ и сумку унесъ. На берегу моря нашелъ Айвана. Сидитъ вмѣстѣ съ женой на пескѣ. Китъ застрялъ на мели и остался далеко отъ берега среди мелкой воды. — «Ка-ка! Пришелъ ты?!» — «Ы!» — «Ну, ну, чего тебѣ?» — «Дѣти меня послали!» — «Ну давай, самъ накладу! Сюда, сюда! принесите сюда часть!» Принесли работавшіе, онъ отрѣзалъ кусокъ кожи съ жиромъ. — «Иди сюда! — говоритъ. — Наполнилъ твою сумку!» Подошелъ старикъ. — «Повернись задомъ, надѣну тебѣ!»… Сумку легкая, словно пустая. Вдругъ схватилъ его сзади за подгузье штановъ и напихалъ за поясъ жиру и кожи. — «Правда, вотъ тебѣ! теперь иди домой!» Ибо насмѣшливъ[62]. Жиръ потекъ по ногамъ и по животу. Не можетъ идти, едва доплелся домой. Штаны наполнены.