Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

- Иди сюда, штурвал подержишь, а то я в сортир хочу... - по-свойски, но не без уважения объяснил криком летчик.

Павел подошел, летчик усадил его на свое место, показал, как держать штурвал, и пролез куда-то в хвост самолета, туда, где находился конь. Не было его минут пять. Руки у Добрынина затекли, и он понял, какая это каторжная работа - держать штурвал. Ведь только когда ты держишь его в руках, ты ощущаешь все это дрожание огромной машины и сам дрожишь вместе с ней.

- Ну хватит, отцепляйся! - орал, стоя над своим местом, летчик, а Павел никак не мог убрать руки со штурвала - они словно приклеились.

Наконец летчик помог Добрынину, перехватил у него штурвал и уселся перед пультом.

- А где здесь туалет? - поинтересовался народный контролер, все еще слыша дрожание в своих руках.

- Там за лошадью, ведро стоит... - объяснил летчик, внимательно изучая скачущие стрелки приборов.

В полумраке грузового хвостового отсека самолета Добрынину не сразу удалось отыскать нужное ведро. Сначала он чуть не упал, споткнувшись о ноги разлегшегося коня Григория, но потом, когда глаза уже чуть привыкли к полумраку, нашел и, сделав свое дело, вернулся в кабину.

- Снижаемся! - прокричал, обернувшись, летчик и ткнул пальцем вниз.

Добрынин снова выглянул в иллюминатор, но ничего конкретного внизу разглядеть не сумел. Разве что действительно увеличилось в размерах что-то бесформенное и белое, бывшее, должно быть, или облаками, иди частью Родины.

Добрынин не знал, что там делал со штурвалом летчик, но самолет вскоре стало бросать в стороны, конь Григорий испуганно ржал, да и у самого Павла перехватило дыхание и закружилась голова. Все это продолжалось довольно долго, пока вдруг Добрынин не почувствовал некоторое облегчение и, все еще ощущая неприятную горечь во рту, потянулся к иллюминатору и снова заглянул вниз. А внизу, совсем рядом, под самолетом, разлеглись снежные поля и холмы, и стадо каких-то животных неслось наперерез полету стальной птицы, а чуть в стороне извивалась голубоватая на общем фоне дорожка или полоса, и, самое удивительное, не было видно ни одного деревца, ни одного леска.

- Где это мы? - прокричал Добрынин летчику. Тот обернулся.

- Булунайба! - ответил.

- Чего?

- Город так зовется! - прокричал летчик. Добрынин возвратил свой взгляд на иллюминатор и стал выискивать внизу город, но там по-прежнему продолжалась снежная пустыня, и даже то стадо животных, что бежало наперерез летящему самолету, куда-то скрылось. Он хотел было снова спросить летчика, но на этот раз уже строже, чтобы тот не мог отделаться от вопроса народного контролера таким несерьезным образом, но тут увидел на снегу три округлых строения и подумал, что вот и первые домики начинающегося города. Однако домики остались позади, а впереди снова белела пустыня без признаков человеческой жизни.

- А где город? - снова спросил Добрынин.

- Пролетели! - ответил летчик.

-А я не видел! - Добрынин огорченно развел руками.

- Три дома было! - крикнул летчик.

- Три дома видел! - крикнул в ответ Павел.

- Это и был город!

- Три дома - это город? - Добрынин уперся удивленным взглядом в обернувшегося к нему летчика.

- Да, - крикнул тот. - Три дома - город, два дома - поселок, один дом село. Здесь Якутия, так принято...

- Так принято? - повторил сам себе народный контролер, с трудом усваивая якутское понятие города.

Он еще разок бросил взгляд вниз, потом проверил под сиденьем - на месте ли его котомка и, успокоившись, стал терпеливо ждать обещанного приземления.

Прошло еще некоторое время, и самолет, содрогнувшись от встречи с родной землей, побежал по снежному полю, дрожа и подпрыгивая.

Добрынин пережил кратковременный испуг, но сразу после касания земли перешел этот испуг в любопытство, и контролер, словно птица, закрутил головой, стараясь смотреть сразу в две стороны: и в иллюминатор, и в переднее окошко, сквозь которое, правда, ничего видно не было. А в иллюминаторе появился домик небольшого размера с уже знакомым по московскому аэродрому сачком ветроопределителя. Там же, рядом с полосатым сачком, развевался на ветру красный флаг и уж куда-то совсем ввысь устремлялась с крыши какая-то железная труба, тонкая и сужающаяся кверху. Из дома вышел человек нормального роста, только в толщину он был как-то великоват, и пока самолет не подкатил почти к самому домику, Добрынин не мог разобрать, отчего этот человек такой толстый, А когда уже самолет подкатил и остановился, то ясно стало народному контролеру, что это одежда у него такая.

Затих уже и двигатель в самолете, поднялся со своего места летчик и, чуть шатаясь, прошел за спину Добрынина. Заскрежетал железом, открывая люк-выход в боковой стенке. А сам Павел чувствовал неприятное брожение в животе и общую слабость. Ноги не слушались мысленного приказа и не желали поднимать тело.

- Ну давайте, поднимайтесь! - все еще слишком громко, словно в ушах по-прежнему гудел мотор, проговорил летчик.

Добрынин напрягся, уперся руками в подлокотники и встал.