Сказания древа КОРЪ

С тяжёлым сердцем возвратился Тимур в Бухару. Старая служанка, жившая здесь с детства, вела хозяйство, время от времени находя на кухонном столе деньги. Литераторы больше не собирались в «Русском доме», после того как несколько раз безрезультатно постучали в запертые ворота. А вскоре Председатель Совета народных назиров выделил им помещение под клуб в шахристане. Тимур заставлял себя работать. Усаживался за дедов стол, выкладывал перед собой читый лист бумаги, сравнивал записи улема со своими собственными, сделанными в поездках по стране, но последнее время не писалось. И литры выпиваемого кофе не помогали. Всё чаще стала появляться за окном молчаливая седовласая женщина в чёрном. Тимур испугался: неужели он сходит с ума от тоски и ощущения бессилия? Время от времени он наведывался в Ханабад тем же путём. В Сарае жил лодочник, который не делал вида перед бухарцем, что он простой перевозчик.

Афганский правитель выделил Мангытам в бессрочное пользование дворец Кала-и Фату в зелёной долине Чардех, на тенистом берегу Кала-реки. Теперь путь к родным для Исканерова значительно удлинился. В условиях гражданской войны такие поездки были опасны, но авторитет знаменитого поэта служил надёжным пропуском через кордоны противоборствующих сторон.

К зиме двадцатого года эмир Алимхан восстановил свое влияние в восточных бекствах страны. Вооружённые отряды монархистов-басмачей захватили ряд городов. Правящий в Бухаре националист с партбилетом, Файзулла Ходжаев, поспешил призвать на помощь Россию. В Ташкенте была организована Гиссарская военная экспедиция. Её соединения весной рассеяли отряды Сейида Алимхана. Номинально власть народных назиров распространилась на весь бывший эмират. Их главе, лидеру младобухарцев, пришлось мириться с гарнизонами Красной Армии, оставленными в стратегических пунктах на востоке страны под тем предлогом, что не все басмачи смирились с поражением.

В те дни, собравшись навестить своих, Тимур застал Сарай переполненным новой волной беженцев, теперь из восточных бекств. Каждый второй – знатный бухарец, известный Тимуру в лицо, их жёны, дети, слуги. Рябит от пёстрых генералов: начальник артиллерии куш-беги, тупчи-баши (или визирь), главный казначей- дурбин , беки восточных провинций, курбаши, адъютанты военачальников.

Осунувшийся Алимхан приветливо подзывает заметного в толпе Тимура:

– Сюда, сюда, домулло Искандеров, – в эмире проснулся петербуржец, заговорил по-русски, правильным языком. – Узнаёте, господа? Наш лучший поэт. Он с нами… Где ваши вещи? Вы отплываете на моём личном судне. Надо спешить. Красные наступают. Завтра будут здесь, у них артиллерия, аэропланы. Достойнейший Ибрагим-бек с трудом держит фронт. Такова судьба, делать нечего, надо бежать » Эта фраза, записанная придворным, остаётся в анналах истории. Для Искандерова с багажом нашлось место на каюке, перевёзшего на южный берег Амударьи Алимхана с личной охраной и остатками ценностей, которые удалось вывезти из Ситора-и-Мохи Хосаи и дворца старой ханши в цитадели Акр. Стовосьмидесятидвухлетнее правление Бухарским эмиратом Мангытами закончилось. Последний эмир превращался в частное лицо, в одного из гостей, ищущих убежище за пределами своей родины. Видит Аллах, Мангыты верно служили суверенам, но империи Романовых больше нет. Нет и России, а то, что на её месте – страна, на верность которой он, Алимхан, не присягал.

Открытый выезд Тимура Искандерова в Афганистан, притом, на каюке эмира при сотнях пар глаз, в красной Бухаре не остался незамеченным.

Глава V. Высокий покровитель

Глава кабинете народных назиров Файзулла Ходжаев сидит в своём роскошно обставленном кабинете во дворце Ситора-и-Мохи Хосаи. Перед председателем раскрыт настольный календарь на декабре 1923 года. Он никак не может вспомнить, какой сегодня день. А вызывать секретаршу не хочется. Придётся спрашивать «как дела» или произносить другие бессмысленные фразы. Рука сама потянется под юбку. Тоска. На днях он утвердил секретное соглашение с Москвой. По сути, подписал себе смертный приговор. И приговор независимой Бухаре. Притом, решился на такой шаг больше по личным мотивам, чем по принуждению извне. А ещё предстоит дать ход одной страшной бумаге. Она убьёт ни в чём не повинного человека, не совсем ему чужого. Его торопят стоящие над народной властью. И он бессилен противодействовать им. Как он дошёл до такого!

В сейфе стояла початая бутылка французского коньяка. Файзула встал из-за стола, налил большую рюмку, подошёл к окну. За стёклами стыл на зимнем ветру парк эмира, Ни души. И во дворце тихо. Выпив рюмку до дна одним залпом, обжёгся горячей струёй, протекшей от губ в низ живота, и стал перебирать в уме события последних лет.