Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь

– Взаимно.

В пятом часу утра Абдулла Сафуддинович отвез «господина коммерсанта» на станцию. Прощаясь с Машевским, Ефим Семенович предупредил:

– Будь предельно осторожен. Опасайся контрразведки белочехов. Они не скупятся щедро оплачивать провокаторов и доносчиков – награбленных денег у них хватает.

Машевский уходил из города на станцию Бугач, где он скрывался последние дни. Вчера хорунжий Лебедь преподнес ему страшную весть: лично за Машевским и некоей Грушенькой – приметы такие-то и такие-то – охотятся контрразведчики комендатуры поручика Брахачека. Шпикам вручен был листок с приметами Машевского: ходит с тросточкой, имеет при себе портновские ножницы – это все его оружие. Иногда заикается. Поступил чей-то донос. Но кто доносчик? Кто? Из комитета? Быть того не может! Сережа Сысин, который заменил наборщицу Лидию? Той пришло время родить, и она уехала в деревню Дрокино. Есть ли в контрразведке на нее донос? Надо бы предупредить. Непременно! Он, Машевский, пойдет сейчас в деревню Дрокино.

На этот раз у Машевского в кармане, кроме ножниц, был еще и пистолет, подарок Ноя Лебедя.

«Главное сейчас – не сорвалась бы намеченная забастовка железнодорожников», – подумал Машевский, глядя с Николаевской горы на тускло светящийся город. Если бы он сейчас появился на вокзале со своей тросточкой, сколько бы шпиков подскочило к нему?

Кривые улочки без света, а внизу тусклые огоньки…

Долго еще идти Казимиру Францевичу до огней, где бы он был в безопасности. Как там в тайге Пашенька с товарищами? Все ли обойдется благополучно? Пропуска у них надежные, а вдруг?! Он постоянно думает о Прасковье: она теперь не одна – с ребенком! С его ребенком, в такое время!..

Долго шел пологой горою, спотыкаясь во тьме. Надо обязательно к рассвету быть в деревне. Надо предупредить Лидию! Она должна уехать из Дрокиной, его бесстрашная наборщица.

VII

Дохнула осень!..

Сентябрь крупными ломтями урезал дни, удлиняя ночь. Солнце косо взглядывало на землю, не прогревая ее до истомы и неги. Ночами вскипали заморозки. Березы под ветром роняли на землю желтое платье. А боярышник и черемушник густо разгорались багрянцем.

Печальная пора увядания!..

Птицы – вечные странники – сбивались в стаи. В один из пасмурных дней Ной грустным взглядом проводил длинную цепочку улетающих лебедей. «Эко плывут царственно, – подумал. – Кабы мне за ними, господи прости!» Но ему не суждено было взлетать в небо, хотя и носит фамилию Лебедь.

Не ведая о людских бедах, проплыли они над головой в сторону южную. И будто вместе с ними отлетела мечта Ноя ускакать на Вельзевуле берегами Енисея из Красноярска в Минусинский уезд, а там, сторожко объезжая казачьи станицы, выбраться к седым лохматым Саянам, подняться на Буйбинский перевал, где теперь, наверное, уже лежит снег, и дальше, дальше вниз от станка до станка скотогонов, бродом через ледяные горные речки, стороною мимо пограничного казачьего кордона, взобраться на Сапун-гору и снова, петляя распадками между гор, глухоманью кедровой и пихтовой до горы Злых Духов, откуда будет виден как на ладони маленький Белоцарск с паромной переправою через Енисей. Но не к парому, а влево с тракта, до ревучего Бий-Хема подался бы Ной берегом, берегом к староверческой деревушке, где он когда-то познакомился с бывалым лоцманом. Кто-нибудь из жителей той деревушки помнит рыжеголового Ноя!

Улетели, улетели лебеди!..

Вся привокзальная площадь забита была солдатами линейного батальона; расхаживали офицеры. Горели костры, вокруг которых кучками сидели солдаты; дымились походные кухни.

«Как бы побоище не взыграло, – подумал Ной, направляясь к тополям, где стояли казачьи лошади его экскадрона в полном составе. – Как же мне быть, если прикажут вести эскадрон в атаку на рабочих?..»

Страшно!..

Третьи сутки продолжается забастовка железнодорожников. От станции Тайга до Иркутска остановилось движение. Некоторые паровозы замерли в пути следования – ушли в назначенное время машинисты, кочегары, масленщики и проводники с кондукторами.

Подъехал к толпящимся желтолампасникам. К Ною подошли трое командиров взводов.

Лица у урядников сумрачные, серые и глядят на Ноя как-то странно – будто на тот свет сготовились.

Спешился. Как и что?

Один из урядников сказал:

– Ладно, что вы припозднились, Ной Васильевич. А мы тут нагляделись такого – кишки выворачивает. Чехи на столбах «букеты» навешивали.

– Какие еще букеты? – не понял Ной.

– Забастовщиков. По четыре человека на один столб, на те верхние крюки.

Стиснув зубы, Ной ничего не сказал. Небо серо-серое! А второй из урядников дополнил:

– Ни при одном царе этаких букетов не было. Не слыхивал ни от отца, ни от деда.

Третий ворчливо и зло:

– Чево царей споминать! Таперь социлисты-революционеры у власти, да ишшо эти из эшелона! Как всех перевешают, так и власть утвердят, тудыт-твою!..

– Гаврилыч, ты што?! – одернул кто-то из казаков. – На столб торопишься?

В этот момент со стороны путей раздался истошный женский крик: «Баааандааа! Паааалааачи!»

Урядники дрогнули, теснее стали друг к другу, и кто-то из них сказал Ною: