Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь

Борецкий медленно повернулся, подошел и уперся в стариков свинцовым взглядом, сама смерть глядела из его широко открытых глаз. Ему тоже нелегко, палачу! Дышит тяжело, с присвистом, словно тянет воз смерти в гору.

– Та-ак!..

Терпко пахло сгоревшим порохом. Замерло черное оружие в руке пана Борецкого. Сейчас оно еще два раза выстрелит…

– Видал, юда, какой смерть большевистска волчица?

Стариков било ознобом…

– Вы помогал бандитам! Опасный преступник, как эта Грушенька и она – мадам Машевски. Но вы не зналь, кому помогали. Я вас помилую. Вы теперь пойдете в вашу избу. Слышайте! Ваша изба Стрелки ночевать будут вашей изба. Понимайте? Завтра стрелки ти хо хоронят эту бандитку! Вы – молчать! Понимайте? И ваша дочь Селестина молчать! Будет говорить – ро сстреляю! Ро сстреляю! Понимайте?!

– Понял! Понял! – кивнул лысой головой Илия. У него все-таки повернулся язык – не окаменел от страха.

Борецкий больше ничего не сказал, сунул пистолет в кобуру, поддернул шинель, повернулся и вышел из купе.

Щелкнул замок…

Тишина… Тишина во всем вагоне! Ни стонов, ни вздохов.

Только что-то капает, капает…

Лэя тряслась все сильнее и сильнее. Дрожь ее передавалась Илии. Они боялись взглянуть на ту полку, но они отчетливо слышали капель. Самую настоящую капель. Как будто что-то растаяло на той полке и капля за каплей стекало вниз. Может, всегда бывает так, когда чья-то жизнь растает?

Капает. Капает.

Пан Борецкий, освежившись на воздухе, приказал одному из стрелков вызвать ефрейтора Александра Голоушека, он все сделает как следует, ефрейтор Александр Голоушек!

Было два часа ночи…

Пан Борецкий выпил стакан коньяка, не закусывая, прошелся по пустому штабному вагону, что-то упорно обдумывая. Так и не удалось узнать, кто же агент! И как будто напали на след – арестовали Машевского с его Грушенькой, и вот, пожалуйста, провал! Что скажет Гайда? Поручик Брахачек все свалит на Богумила Борецкого. И вылезет в капитаны!..

А вот и Александр Голоушек.

Здоровенный, плечистый – быка утащит! Так и так. Надо отвезти стариков юдов с дочерью Селестиной и трупами женщины и младенца в их избу. И там сжечь.

Ефрейтор Голоушек с двумя отборными стрелками завернул тело большевички Машевской в брезент. А двое стрелков помогут идти старикам с их дочерью Селестиной. В избе они затопят печь. И кончат всех без выстрела – без единого выстрела! Штыками, зубами, как угодно. Затем подожгут избу. И чтоб в роте – ни единого слова! Головой отвечаешь! Приказ ясен? Выполняйте, ефрейтор Голоушек.

XV

Капает! Капает! Все еще капает…

Старики успели одеться (часовой вернул им одежду) и опять сидели рядышком, тесно прижавшись.

Вот теперь они совсем собрались в дорогу. Илия в дождевике, и капюшон накинут на кепчонку – так теплее, и руки ладонями на коленях. Лэя в стареньком мужнином лапсердаке, укуталась шалью, и так же, как Илия, – ладони на коленях. Они уже едут, едут! Куда едут? Туда, откуда еще никто не возвращался. Илия прочитал приговор себе и старухе в глазах пана Борецкого! Ох-хо-хо! Яхве! Господин Борецкий считает старого Илию совсем дураком? У Илии старые глаза, но как же они далеко видят! Но Лэя пусть не знает, что с ними сделают стрелки в избе! Может, и она догадалась обо всем, но молчит, чтоб не расстраивать его, Илию? Ой, ой, Лэя! У нее всегда были такие секреты, которые он еще вчера забыл, до того, как они ей стали известны. Ах, Лэя! Ну, пусть молчит. Не надо ничего говорить – перед ними два тела…

Убиенные младенец с матерью…

Яхве! Яхве! Есть ли ты?

Ничего и никого не было. Ничего и никого!

Никаких богов, пророков. Пустота. И в этой зловещей пустоте…

Капает. Капает.

Все реже и оттого громче падают капли…

Часовой открыл дверь – вошли двое стрелков и притащили брезент, большой такой немецкий брезент. Стрелки даже не взглянули на стариков, взялись за свое дело. Молча, деловито завернули в брезент тело матери с младенцем и вынесли. Потом вернулись и жестами позвали стариков – не знали по-русски…

– Ну, едем, Лэя! – поднялся Илия.

Старуха с трудом встала.

– Едем, Илия. Едем, – покорно ответила; она все знает, понял Илия по ее голосу.

На полу клетки в луже осталось скомканное, пропитанное кровью одеяло…

Старуха с трудом спустилась с приступок вагона на землю – ноги не держали: стрелок не дал ей упасть – поддерживал. И на том спасибо!..

Моросит дождь. Сыро, сыро и холодно. Брезентовый сверток лежал на земле; стрелки кого-то поджидали. Где-то совсем рядом слышатся паровозные гудки: станция! Это же как музыка, станция! И всегда здесь люди, которые куда-то едут, едут. Илия любил бывать на станции. Такое дело – извозчик, без пассажиров не проживешь.

Идут двое – высокий в короткой шинели, а с ним, на голову ниже, женщина – это же Селестина! Идет сгорбившись, как старуха! Ой, ой! Где же ее держали? Может, в семнадцатом? Селестина в той же плюшевой жакетке, в модной шапочке, отделанной мехом, в ботинках с высокими голенищами. Она узнала стариков, глядит и молчит. Илия хотел поздороваться с ней, но разве это можно? Ночь! Глухая, непогодная ночь!