Сказания о Мандже [рассказы]

Погода в тот злополучный год оказалась на редкость, как говорят сейчас, беспредельной, «аномальной», как сказали по телевизору. Казалось, все духи ополчились на человека за надругательство над природой и вместе с ней они мстили неразумному жестоко, беспощадно.

Невыносимая жара началась уже в мае, и к концу месяца степь стала безрадостно серо-бурой от выгоревшей под испепеляющим солнцем травы. За все три летних месяца не выпало ни капли дождя, и земля, покрытая глубокими трещинами, стала напоминать иссеченное морщинами лицо безобразной старухи по имени Безнадежность. Зной захватил и сентябрь.

Манджа, как ни старался, не смог заготовить на зиму потребное количество кормов для своего табуна в тридцать голов. Летний выпас в выжженной степи не позволил лошадям нагулять жира; они стали походить на поджарых борзых собак, ребра на их боках выпирали под кожей, будто шпангоуты на недостроенных парусниках. Оставалась слабая надежда на благоприятную зиму. С тревогой посматривал Манджа на отощавший табун, дурные предчувствия терзали его.

С расчетом на своих лошадей Манджа строил вполне конкретные планы. Будущей весной его старший внук Наран оканчивал школу, парень был с головой и хотел поступать в вуз. Табун и являлся той материальной основой, которая должна была обеспечить дальнейшую учебу Нарана.

Когда у деда и внука впервые состоялся разговор о будущей профессии, Наран выказал желание учиться на финансиста или юриста.

Манджа не слишком одобрительно отнесся к его устремлениям:

— Насмотрелся ты, как мне кажется, телевизора, хотя я и не советовал подолгу в него пялиться. Но уже хорошо, что твой выбор отличается от желаний молодежи в девяностые годы: тогда многие парни мечтали стать бандитами, а девушки — проститутками, даже слово это при тебе стыдно вслух произносить. Сейчас хоть какой-то сдвиг наметился: ребята стремятся быть банкирами и адвокатами, а девицы — как их там называют, которые на сцене кривляются, одежду показывают?

— Топ-модели.

— Неважно, топ-шлеп, а на деле — те же прости господи! Но учти, Наран; банков в республике и в стране немного меньше, чем желающих их возглавить. Профессия должна быть настоящей — мужской, надежной.

Порешили на том, что внук займется компьютерными технологиями: что ж поделаешь, век такой на дворе! Теперь без этих пластмассовых ящиков, нафаршированных электроникой, шагу ступить невозможно! Наран засел за книги, справочники и самоучители, терзал до первых петухов ноутбук, купленный дедом в городе, а Манджа сосредоточился на сохранении лошадиного табуна.

Но злые силы природы как будто издевались над этими двумя людьми, один из которых только собирался вступить во взрослую жизнь, а за плечами второго лежала длинная, извилистая дорога, обильно политая потом.

Несносная жара без всякого плавного перехода сменилась в октябре резким похолоданием и обильным снегом. Снега выпало «дурундан»[4], невозможно было расчистить дорожку от сарая с сеном до конюшни: на следующий день она исчезала после нового ночного снегопада, сопровождаемого трескучим морозом. Поселок оказался отрезанным от остального мира, погруженным во тьму из-за обрывов линии электропередачи. Тракторы и вездеходы не могли пробиться через заносы, чтобы подвезти жителям продукты и керосин. И так на протяжении двух долгих месяцев. В советские времена еду для людей и корма для скота сбрасывали с вертолетов, но тогда это были труженики совхозов, и поголовье было общественным, а сейчас скот частный. К тому же районные манкурты, разворовавшие бюджет, даже при сильном желании (что является чисто теоретическим предположением) не смогли бы закупить корма для животных и продовольствие для людей в других регионах и забросить их воздухом (дорого, не по карману!) в отдаленные поселки и на животноводческие стоянки.

Манджа каждое утро перед кормлением лошадей с болью отмечал неумолимо сокращающийся запас сена. Он и так урезал рацион до минимума, хотя прекрасно понимал, что до весны и первой травы все равно не дотянуть. От этого на сердце становилось все горше и горше.

Семья, жена Булгун и внук Наран, не так страдали от полной изоляции поселка, потому что Манджа, покормив лошадей, закидывал на плечо старую двуствольную «ижевку», становился на лыжи и уходил в «белое безмолвие». В рано наступающие сумерки он возвращался домой, а на поясе у него висели или убитый заяц, или пара куропаток. Стрелком Манджа был отменным, да и армия развила это природное умение. Есть дичь приходилось, правда, без хлеба, зато соли в кладовке оказалось вдосталь — даже с соседями ею делились.

Куда трагичнее складывалась обстановка с лошадьми. Одним морозным утром Манджа нанизал на вилы последнюю охапку сена, да так и оставил ее в сарае: на тридцать голов все равно не разделить. Долго ходил по конюшне, виновато смотрел в голодные, измученные глаза лошадей и всем своим существом чувствовал немой укор во взглядах несчастных животных. Комок подступал к его горлу. Неминуемый конец был не за горами.