Там – даже там! – в своем величайшем храме, Древние Силы Земли вызывали страх у тех, кто им поклонялся – поклонялся ошибочно, принося им в жертву жестоким образом убитых и замученных людей, рабов, а также девушек и женщин, изувеченных вечным заключением в этих подземных пещерах. Никакого святотатства они с Арой тогда не совершили. Они просто выпустили на свободу давно сдерживаемый голод и гнев самой земли; этот гнев и обрушил каменные своды, настежь распахнув двери подземной тюрьмы.
Но и соплеменники Ары, пытавшиеся умилостивить Древние Силы Земли, и соплеменники Геда, всегда с нескрываемым презрением относившиеся к ведьмам, совершали одну и ту же ошибку, ибо ими повелевал страх – вечный страх перед тем, что скрыто в недрах земли и в женском теле; страх перед теми знаниями, которыми деревья и женщины обладали и так, без всякого обучения, тогда как мужчинам эти знания давались очень медленно и с трудом. Геду тогда довелось лишь мельком познакомиться с этим знанием, с великой тихой тайной корней деревьев и трав, с безмолвием камней, с необъяснимым единством лишенных речи животных, с мощью подземных вод и стремящимися наверх родниками. И всему, что ему теперь было обо всех этих вещах известно, он научился у нее, у Ары-Тенар, хотя она никогда ни слова ему об этом не говорила. Да, он научился этому у нее, а еще у драконов и у чертополоха. У тех крошечных бесцветных кустиков колючего чертополоха, исхлестанного всеми морскими ветрами, что с таким невероятным трудом пробивается между камнями на тропинке, ведущей к Верхнему водопаду…
Как он и предполагал, Тенар появилась из-за перегородки с миской в руках и присела на скамеечку для дойки коз, придвинув ее поближе к его постели.
– Сядь-ка да съешь хоть пару ложек, – сказала она. – Это я последнюю утку сварила.
– Больше никаких уток, – сказал он. Уток они завели на пробу.
– Да уж, – согласилась Тенар. – Куры как-то привычнее. Но суп и правда вкусный получился.
Гед сел, и она ловко подпихнула ему под спину подушку, а миску поставила на колени. Из миски пахло действительно вкусно, но есть ему по-прежнему не хотелось.
– Ну, не знаю уж почему, но что-то я совсем не проголодался, – признался он.
Они оба знали причину. И она не стала его уговаривать. А он через некоторое время все-таки проглотил несколько ложек супа и, опустив ложку в миску, снова устало откинулся на подушку. Тенар встала, унесла миску и снова вернулась к нему. Ласково коснулась ладонью его лба, пригладила волосы.
– Тебя, пожалуй, немного лихорадит, – заметила она.
– А руки почему-то совсем холодные, – пожаловался он.
Она опять присела на скамеечку и взяла его руки в свои. У нее руки были теплые, и держала она его крепко. Потом, опустив голову, прижалась лицом к их сомкнутым рукам и словно застыла. Через некоторое время Гед осторожно высвободил одну руку и ласково погладил ее по голове. В очаге щелкнуло горящее полено. За окном раздался негромкий таинственный двойной клич совы, как всегда в сумерках охотившейся на пастбищах.
Гед чувствовал, как в груди опять возникает знакомая боль. Ему казалось, что это даже не боль, а некое архитектурное сооружение вроде темной арки, воздвигнутой между верхушками легких и слишком громоздкой для его грудной клетки. Через некоторое время боль немного отпустила, а потом и вовсе прошла. Дышать стало легко. И захотелось спать. Он все собирался рассказать Тенар, что прежде мечтал, как Элеал, уйти в лес и там умереть, но потом понял, что ничего такого и говорить-то не нужно. Лес всегда был тем местом, где ему хотелось оказаться. Он и оказывался там, едва появлялась такая возможность. Деревья вокруг, их смыкающиеся над ним кроны – вот его дом. Вот его кров.
Неужели он сказал все это вслух? Он и сам не знал. В доме стояла тишина, и со всех сторон дом тоже был окружен тишиной – тишиной огромного горного склона и сумерек, плывущих над морем. Скоро зажгутся первые звезды. Тенар больше не было рядом. Но из-за перегородки доносились какие-то неясные звуки, свидетельствовавшие о том, что она возится там – наводит порядок, разжигает огонь в очаге.
А он все плыл и плыл по волнам…