Сказания Земноморья

А ведь и меня, в конце концов, основам магии первой научила именно женщина, простая деревенская колдунья, подумал он, и эта мысль показалась ему чуть ли не откровением. Это случилось давным-давно в деревне Десять Ольховин, что по ту сторону горы. Тогда меня еще звали Дьюни. Услышав, как сестра моей матери, Раки, сзывает коз, я попытался точно так же призвать их к себе, поскольку помнил, какие слова она произносила, и козы действительно явились и, зачарованные, сгрудились вокруг меня, а снять чары я не умел. Тогда меня спасла Раки. В тот ли раз она поняла, что у меня есть дар? Нет, пожалуй, она догадалась об этом гораздо раньше и внимательно наблюдала за мной, ведь я с раннего детства был на ее попечении. Она наблюдала за мной, но уже все понимала. «Один волшебник всегда другого узнает…» Хотя, если б я вздумал так ей сказать, она бы заявила, что с моей стороны очень глупо называть ее волшебницей. Она и впрямь была всего лишь невежественной суеверной женщиной, отчасти даже обманщицей, и зарабатывала себе на хлеб в своей деревушке, используя жалкие обрывки магической премудрости и немногочисленные известные ей слова Истинной Речи – этакую мешанину из искаженных и подтасованных заклятий и фальшивых знаний, которые она, впрочем, и сама зачастую считала фальшивыми. Она была именно такой деревенской ведьмой, какими мудрецы с острова Рок ведьм и считали, относясь к ним с полным презрением. Но свое ремесло Раки знала хорошо. И хорошо понимала, что такое настоящий волшебный дар. Понимала, какое это сокровище.

Он вдруг утратил нить своих рассуждений, охваченный волной воспоминаний о раннем детстве, о деревушке, примостившейся на крутом склоне горы, о вечно волглой постели, о запахе древесного дыма полутемным утром в жестокие зимние холода. Зимой те редкие дни, когда ему удавалось нормально поесть, казались поистине чудесными, и он еще долго потом о них вспоминал. Половину времени он тогда проводил в отцовской кузне, у горна, то и дело уворачиваясь от тяжелой руки отца; ему приходилось без конца раздувать огромные мехи, и к вечеру спина и руки у него так уставали, что от боли буквально горели огнем, а еще огнем горела кожа на лице и руках, обожженная искрами, от которых он не успевал вовремя увернуться; но отец все равно вечно кричал на него, бил и в приступе ярости отшвыривал в сторону, как щенка. «Ты что, не можешь огонь по-человечески поддерживать, чтоб ровно горел? Ах ты, болван бесполезный!»

Но он не плакал. Сдерживался. И говорил себе, что когда-нибудь сам побьет отца. А пока будет терпеть и молчать. Но потом вырастет и непременно его побьет. А может, и убьет. Но это когда он станет взрослым мужчиной. И будет много знать и многое уметь.

И разумеется, к тому времени, когда он уже многое понял и узнал, ему стало ясно, какой бессмысленной тратой времени и сил был весь этот гнев. И он отнюдь не открывал ему путь к свободе. А те несколько слов, которым научила его ведьма Раки – по одному жалкому словечку за урок, ворча и скупясь, выдавая ему эти волшебные слова, точно жалкую подачку, – заработанные тяжким трудом и такие немногочисленные и разрозненные, все-таки указывали ему путь к свободе. Например, узнав Истинное Имя воды и произнеся его, можно было заставить ее подняться из земных недр в виде родника. А если знаешь Истинное Имя ястреба, выдры, желудя или даже ветра, то всегда можно призвать их к себе.

О, какое это было счастье – узнать Истинное Имя ветра! Какое чистое наслаждение давало ему одно лишь понимание того, что он обладает таким могуществом, как умение призывать ветер! Он тогда выбежал из дома и бежал без остановки до самого Верхнего водопада, мечтая остаться в одиночестве и насладиться общением с ветром, который с силой дул в западном направлении откуда-то с дальних островов Каргадского моря. И он, зная Истинное Имя этого ветра, мог ему приказывать…

Но и это тоже все в прошлом. Затерялось в дымке времени. Хотя все Истинные Имена он и сейчас отлично помнит. Он помнит все слова Истинной Речи, которые выучил когда-то у Курремкармеррука в Одинокой Башне, да и в последующие годы. Но если ты лишаешься дара, то и слова Истинной Речи начинают значить для тебя не больше, чем слова любого другого языка – ардического, каргадского, птичьего или кошачьего, которым пользуется кот Барун, когда поет и воет в любовной тоске.

Гед сел в кровати, вытянув перед собой руки, и Тенар, проходя мимо с охапкой растопки для очага, спросила:

– Ты над чем это смеешься?

– Не знаю, – немного растерянно ответил он. – Я нашу деревню Десять Ольховин вспоминал.