Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Спит. (ит., Кортиана)]

Но Кортиана здесь не виноват. Вероятно, он выделил в этих стихах два ядра: стук вагонных колес, о чем уже говорилось, и нежность к любимой. И ему нужно было сделать выбор. Французскому языку (помните топ petit chou, о чем говорилось выше?) удалось, так сказать, слить воедино ласковые пустячки и уменьшенный масштаб, а вот итальянскому, возможно, нет (могла бы Эдит Пиаф петь на языке Франческо-Марии Пьяве?{ 166})

* * *

Кстати, о железных дорогах. Вот одно из моих самых любимых стихотворений, принадлежащее Эудженио Монтале:

Addio, fischi nel buio, cenni, tosse
e sportelli abbassati: `E l’ora. Forse
gli automi hanno ragione: Come appaiono
dai corridoi, murati!
<…>
– Presti anche tu alla fioca
litania del tuo rapido quest’orrida
e fedele cadenza di carioca?

[Прощанье, тьма, свистки, кивки и кашель,

опущенные окна: Время. Может
быть, правы автоматы: Как проходят
они, вмурованные в коридоры!
…
– Ты тоже слышишь в сиплой и жестокой
литании экспресса эту злую
и верную каденцию кариоки?]

Поскольку это стихотворение и так уже написано по-итальянски, я не мог воздать ему должное переводом, но зато позабавился попыткой проделать одиннадцать упражнений в духе УЛИПО, то есть пять липограмм{ 167} (иными словами, всякий раз переписывать стихотворение, не используя какой-нибудь одной из пяти гласных букв) и одну гетеробуквенную панграмму (используя каждую букву алфавита всего один раз). Желающий ознакомиться со всеми результатами моего упражнения может заглянуть в «Одиннадцать танцев для Монтале» (Есо 1992b: 278–281).

Задача, которую я перед собой поставил, заключалась, конечно, не в том, чтобы «перевести» смысл этого стихотворения в соответствии с теми ограничениями, которые я сам себе наметил, – в противном случае достаточно было бы добротных парафраз. В этих переложениях я попытался сохранить то же самое. Согласно моей интерпретации, здесь вступали в игру пять аспектов того же самого: (1) пять одиннадцатисложников, два из которых – с дактилическим окончанием и два семисложника; (2) первые четыре стиха не зарифмованы, в последних трех есть одна рифма; (3) в первой части – появление автоматов (и я решил, что в любой вариации они должны принять форму какого-нибудь механизма, будь то робот, компьютер, зубчатая передача и т. п.); (4) в последних трех стихах – ритм движущегося поезда; (5) наконец, в финале упоминается танец; в оригинале это кариока, а в своих вариациях я использовал названия одиннадцати различных танцев (отсюда и заглавие моего упражнения).

Приведу здесь полностью только первую липограмму (без буквы А), а дальше – лишь девять вариаций трех последних стихов, поскольку именно на них мы должны будем задержаться. Бесполезно было бы приводить одиннадцатую вариацию, панграмму, ибо, чтобы использовать каждую из букв алфавита всего один раз, приходится проделывать невероятные сальто-мортале, и хорошо уже, если это удается благодаря tour deforce, неизбежно порождающему почти головоломку, в которой невозможно соблюсти никакое то же самое, за исключением наличия танца и автомата:

Congedi, fischi, buio, cenni, tosse
e sportelli rinchiusi. `E tempo. Forse
son nel giusto i robot. Come si vedono
nei corridoi, reclusi!
<…>
– Odi pur tu il severo
sussulto del diretto con quest’orrido,
ossessivo ritorno del bolero?

[Прощанья, мрак, свистки, кивки и кашель,

и запертые окна. Время! Может
быть, роботы и правы. Как проходят
они, затворники, по коридорам!
<…>
– Ты тоже не считаешь за добро
трясущийся экспресс с его ужасным,
навязчивым повтором болеро?]

– Dona pur tu, su, prova

al litaniar di un rapido l’improvvido
ostinato ritmar di bossa nova… (Eco)

[† – Ты тоже различаешь под суровой

литанией экспресса безоглядный,

бесперебойный рокот боссановы… (ит., Эко)]