«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

24 января 1922 года Ленин писал Цюрупе: «Нас затягивает поганое бюрократическое болото…»

Сознавая монополию власти, сосредоточенную в руках одной партии, Ленин также мучительно отыскивает внутри этой системы новые возможности демократизации, самоуправления; он предлагает создание двух независимых центров в партии — Центрального Комитета и Рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин), которые могли бы способствовать преодолению бюрократической опасности.

1921–1929 годы останутся в советской истории как сложные, порой мучительные опыты создания оптимальной системы, в которой социалистические командные высоты в экономике пытались соединить с рыночной стихией, а мощную централизованную власть с демократией и самоуправлением.

Когда мы размышляем на тему, почему этот вариант не укрепился, не продлился, мы должны думать не только о конкретном соотношении сил между бюрократией и народом в 1920‐х годах, но и о длинной, многовековой традиции сверхцентрализации и «нетоварности».

Иногда задаются вопросом, отчего же многое понимавшие мыслители, теоретики были смяты, уничтожены злонамеренными «практиками»? На это, увы, еще 24 века назад ответил великий древнегреческий историк Фукидид: «Кто был слабее мыслью, тот обычно и брал верх: сознавая свою недальновидность и проницательность противников, они боялись, что отстанут в рассуждениях и вражеская изворотливость опередит их кознями, а потому приступали к делу решительно. А те, кто свысока воображали, что ими все предусмотрено и нет нужды в силе там, где можно действовать умом, сплошь и рядом погибали по своей беспечности».

Обозревая разные века, внешне совершенно несходные эпохи, мы пытались кратко проанализировать, хотя бы назвать многочисленные уроки, которые дает потомкам российское прошлое в связи с избранной нами темой — революция сверху.

Уроки были разнообразны и свидетельствовали как о тяжелом грузе прошлого, так и о безусловном праве — надеяться на будущее.

Прогресс, просвещение и пушкинское — «события не благоприятствовали свободному развитию просвещения».

Перемещаясь из Киевской Руси в XX век, мы увидели, между прочим, вот что.

В России, особенно с XV–XVI веков, большая доля перемен как революционного, так и контрреволюционного характера идет сверху, от государства, или от сравнительно небольшой группы, стремящейся взять власть, «стать государством». Первопричина иного, «неевропейского» пути — слабость городов, третьего сословия, усиленная монгольским разгромом и другими неблагоприятными факторами.

Отсюда — постоянные преувеличенные представления о роли «волевых перемен», быстрой ломки (как в сфере политики, так и в других: яркий пример — «революционные обещания» академика Лысенко!).

Роль народа огромна, как везде, но в российской истории она проявляется иначе, чем в странах развитой товарности и буржуазной демократии: огромная энергия, но самостоятельности, инициативы куда меньше, чем исполнения воли верхов.

Народ исторически ориентирован «на царя», надеясь на единство с ним против правящего слоя, бюрократии.

Ориентировка эта, во многом ложная, наивная, в то же время отражает некоторую историческую реальность — действительно возникавшую в разных вариантах блокировку царей с массами против «своеволия» верхов и аппарата.

Бюрократия, аппарат — особенно могущественный пласт в условиях многовековой централизации, отсутствия демократических «противовесов» и традиций.

Постоянная в нашей литературе характеристика бюрократии как социально единой с верховной властью, противостояние их обеих угнетенным массам — это, разумеется, верно в общеэкономическом плане, но недостаточно для конкретного политического анализа.

При отсутствии или недостатке гласности и демократии — из дворца часто виднее, в чем состоит широко понятый классовый интерес правящего меньшинства. Отсюда возникновение узкоэгоистического консерватизма на «втором сверху» этаже общественного здания; сопротивление аппарата и «реакционеров-богачей» даже тем реформам, что в конце концов проводятся во спасение этих недальновидных людей.

Формы бюрократического сопротивления революционным и реформаторским попыткам верхов многообразны: саботаж, провокации, запугивание, белый террор, государственный переворот. Нередко делаются попытки внешне демократического ограничения «инициативы сверху» активным соучастием среднего звена: скрытая форма консервативной реакции, ибо во время революции сверху — верхние лучше средних…

Не менее разнообразны формы преодоления этого сопротивления: прямые расправы, запугивание бюрократии внутренней и внешней опасностью, известная опора престола на массы; перенос столицы, создание аппарата, параллельного старому…

«Революция сверху» по самой своей природе соединяет довольно решительную ломку (необходимую, в частности, из‐за отсутствия или недостатка гибких, пластических механизмов), а также сложное маневрирование, «галсы», нужные для нормального, некатастрофического движения сверху вниз.